Аттила

уничтожить свыше 10 000 гуннов! В числе погибших был и один из братьев-соправителей – Октар.

Руга переживал поражение, но одновременно ликовал по поводу того, что стал единоличным правителем гуннов.

Как отмечает историк Джон Мэн, «Руга, судя по всему, был тем самым человеком, который заложил прочный фундамент гуннского царства». Руга был явно дальновиднее своего погибшего брата. У него был свой человек в управлении Рима – Аэций. Тот, выступая в качестве шпиона- диверсанта, соединял свои обязанности римского консула с коварными интригами в пользу гуннов. Позаботившись о Западной Римской империи, Руга не забыл и о Восточной. Обладая теперь, после гибели брата, уже двойной военной мощью (а это была внушительная сила!), он неоднократно угрожал Константинополю и постоянно совершал опустошительные набеги на византийские земли. В итоге обе стороны смогли договориться, придя к взаимовыгодному соглашению. Константинополь ежегодно обязался выплачивать Руге 350 фунтов золотом. Руга, со своей стороны, обещал не трогать византийские угодья. Помимо золота, Руге удалось добиться от византийцев непременной выдачи перебежчиков с гуннской стороны – буде таковые случатся.

А перебежчики, однако, и впрямь имелись.

Руга был мудрым и опытным военачальником. Он прекрасно понимал, что если простых воинов еще можно в чем-то урезать, то экономить на их командирах никак не годится. Поэтому командный состав гуннской армии при Руге жил в довольстве и процветании. Однако некоторые люди уж так своеобразно устроены, что, сколько им ни дай – все мало будет... Присутствовали такие индивидуумы и в стане Руги. Сочтя себя обойденными, они в поисках лучшей доли сбегали в Византию. Каждый из подобных инцидентов Руга полагал за личное для себя оскорбление. Он ужасно гневался и требовал от Константинополя немедленной выдачи беглецов для жестокой над ними расправы. Кстати, эту особенность его явно унаследовал Аттила. Обязательным в договорах, что он заключал с владыками европейских государств, был пункт о безоговорочной выдаче перебежчиков.

Однако царствование Руги продлилось недолго.

Если верить Сократу Схоластику, он внезапно был поражен насмерть ударом молнии. Случилось это примерно в середине 430-х гг. А потом все Гуннское царство поразила жесточайшая чума. Среди гуннов чуть ли не каждый десятый отправился на тот свет. Мундзуку была суждена счастливая доля – он выжил. Избегли смерти и его дети: Аттила и Бледа. Как пишет Иордан, «после их (то есть Октара и Руги.– Примеч. составителя) смерти Аттила наследовал им в гуннском королевстве вместе с братом Бледою».

Итак, Аттила и Бледа стали соправителями – со всеми вытекающими из этого последствиями. Задачи перед ними стояли прежние: держать в жесткой узде неисчислимых подданных и не допустить искусственного падения товарооборота со стороны Рима и Константинополя.

Задачи серьезные, требующие соответствующих качеств и умений.

Демонстрировать их сообща им предстояло на протяжении долгих десяти лет.

Как ни странно, им сопутствовал успех.

Исходные разногласия были в какой-то мере преодолены разделом подвластных гуннам территорий. Аттила остановил свой выбор на румынском регионе, а Бледа по праву старшего брата предпочел венгерский; видимо, как полагает историк Джон Мэн, в силу близкого соседства с западными, более цивилизованными и богатыми государствами. Ему хотелось иметь добычу прямо под боком.

Любопытная деталь: Руга еще при жизни начал приобщать братцев к управлению государством, несомненно видя в них своих преемников. Так, в год смерти Руги Аттила и Бледа смогли заключить очередной мирный договор с Византией.

Конечно же, дядя контролировал их действия и дал в итоге добро; тем не менее основная работа легла на плечи Аттилы и Бледы. Договор был заключен в пограничной цитадели Констанция, находившейся в 50 км от Белграда. Византийскую сторону представлял посол скифского происхождения Плинта, которому помогал некто Эпиген. Византийский посол полагал, что вся процедура заключения договора пройдет в обстановке веселого и роскошного застолья; по завершении предполагалось вручить гуннским посланцам богатые дары.

Однако шатры и изысканная снедь не пригодились.

Аттила уже тогда отменно держал марку; Бледа от него не отставал. Оба братца прекрасно понимали, какая военная сила стоит за ними, а потому вели себя покровительственно, с некоторой долей пренебрежения. Они настолько были склонны демонстрировать свое превосходство, что даже не соизволили сойти с коней. Византийцам не оставалось ничего другого, кроме как последовать их примеру.

Требования гуннов к Византии были вполне конкретными.

Они настаивали на беспрекословной выдаче всех перебежчиков (это относилось и к представителям царского рода). Кроме того, гунны пожелали, чтобы византийцы ежегодно устраивали на Дунае грандиозную торговую ярмарку, на которой была бы гарантирована безопасность любого участника. Очень важным моментом было увеличение суммы выплаты за соблюдение добрососедского статуса. Если Руга некогда добился выплаты 350 фунтов золотом, то Аттила и Бледа превзошли своего дядю по показателям ровно вдвое. Отныне Византия была обязана выплачивать по 700 фунтов золотом за гарантию ненападения. Уже тогда, в ходе этих странных, конных переговоров, Аттила явно пытался задать тон, хотя делал это по возможности корректно, избегая открытого конфликта с братом. Но в некоторых ситуациях он давал себе воли, совершенно уже не сдерживаясь. Последнее относилось к устроению и проведению казней.

Как раз в то время Византия, стремясь продемонстрировать грозным гуннам свою лояльность и готовность неукоснительно соблюдать все условия только что заключенного договора, выдала очередных перебежчиков. Выданные оказались людьми не простого сословия, а царевичами.

Звали их Мамас и Атакам.

Аттила настоял, чтобы возвращаемые беглецы были переданы ему лично с рук на руки. Он предпочел ожидать их прибытия в Карсие (совр. Хыршова). Для допроса уже не было никаких оснований – вопрос о лояльности был давным-давно снят с повестки. Оставалось лишь предать дерзких царевичей казни. И казнь ждала их лютая и жестокая.

Аттила об этом позаботился.

Сложно сказать, сам ли он изобрел этот чудовищный способ казни или ему он стал известен от знаменитого дядюшки Руги, но по жестокости и бесчеловечности своей этот карательный ритуал превосходил все прочие. Сербский писатель XX века и нобелевский лауреат Иво Андрич описывает данный ритуал во всех деталях на страницах своего знаменитого романа «Мост на Дрине» (1945).

«...Доложили, что к казни все готово: на земле лежал дубовый кол примерно четырех аршин длины, заостренный по всем правилам, с очень тонким и острым железным наконечником, кол во всю свою длину был густо смазан салом; к лесам прибиты прочные балки, между которыми поставят и укрепят кол, припасена была деревянная кувалда для забивания кола, веревки и все прочее.

...Крестьянин лег, как ему было приказано, лицом вниз. Цыгане связали ему руки за спиной, а потом к ногам у щиколоток привязали веревки. Взявшись за веревки, они потянули их в разные стороны, широко раздвинув ему ноги. Тем временем Мерджан положил кол на два коротких круглых чурбака так, что заостренный его конец уперся крестьянину между ног. Затем достал из-за пояса короткий широкий нож и, опустившись на колени перед распростертым осужденным, нагнулся над ним, чтобы сделать разрез на штанах и расширить отверстие, через которое кол войдет в тело. Эта самая страшная часть его кровавого дела, к счастью, оставалась невидимой зрителям. Видно было только, как связанное тело содрогнулось от мгновенного и сильного удара ножом, выгнулось, словно человек собирался встать, и снова упало с глухим стуком на доски. Покончив с этой операцией, Мерджан вскочил, взял деревянную кувалду и размеренными короткими ударами стал бить по тупому концу кола. После каждого удара он останавливался, взглядывал сначала на тело, в которое вбивал кол, а потом на цыган, наказывая им тянуть веревки медленно и плавно. Распластанное тело крестьянина корчилось в судорогах; при каждом ударе кувалдой хребет его выгибался и горбился, но веревки натягивались, и тело снова выпрямлялось. Тишина на обоих берегах стояла такая, что ясно слышался и каждый удар, и каждый его отзвук в скалах. Самые ближние слышали еще, как человек бьется головой об доски, а также и другой какой-то непонятный звук; это не был ни стон, ни вопль, ни