Но они громко пели и смеялись, а Уинн-Дикси похрапывал, поэтому меня никто не услышал.
Глава двадцать шестая
ождь кончился, тучи рассеялись, и небо было такое ясное, что я видела все звезды, которые Творец зажег во вселенной. Я прошла в самый конец сада Глории Свалк. К дереву ее дурных поступков и ошибок. Ветер стих, и бутылки не звенели, просто висели недвижимо. Я посмотрела на дерево, а потом на небо.
— Мама, — произнесла я, словно она стояла здесь, рядом со мной, — я знаю о тебе десять фактов. Но это все не то. Мне этого мало. Папа, конечно, расскажет о тебе еще. Наверняка расскажет, потому что теперь он уверен, что ты не вернешься. Он очень по тебе тоскует, и я тоже тоскую, но у меня уже нет такой пустоты в сердце. Оно понемногу наполняется. Я все равно буду думать о тебе — обещаю. Но, наверно, уже не так часто, как в это лето.
Вот что я сказала в тот вечер под деревом ошибок Глории Свалк. А договорив, просто постояла, глядя на небо — на созвездия и планеты. А потом вспомнила, что у меня тут тоже есть дерево, то самое, что мы посадили вместе с Глорией. Я не проверяла его очень давно. Я встала на коленки и принялась шарить руками в поисках моего деревца. А когда наконец нашла, страшно удивилась: какое же оно выросло большое. То есть оно, конечно, было еще маленькое, скорее росток, чем дерево, но листья и ветки были сильные, крепкие, вполне настоящие. Я еще не поднялась с коленок, как вдруг раздался голос:
— Ты что, молишься?
Это оказался Данлеп.
— Нет, — ответила я. — Не молюсь. Просто думаю.
Он встал, скрестив руки на груди, и посмотрел на меня — сверху вниз.
— Думаешь? О чем?
— О всякой всячине. Знаешь, извини, что я вас со Стиви лысыми сосунками обзывала.
— Да ладно. Я не в обиде. Глория велела привести тебя в дом.
— Я же говорила вам, что она не ведьма.
— А я и так знаю. И раньше знал. Просто хотел тебя подразнить.
— Правда? — Я поглядела на него внимательно. Только было темно, толком не разглядеть.
— Ты вставать-то собираешься?
— Ага.
И тут он меня удивил. Он сделал то, чего я никак, ну никак не ожидала от любого из братьев Дьюбери. Он протянул руку, чтобы помочь мне встать. И я тоже протянула руку. И он рывком поднял меня на ноги.
— Давай наперегонки к дому? — предложил Данлеп и припустил бегом.
— Давай! Но помни, я быстро бегаю! — Я бросилась вдогонку.
И обогнала. Я дотронулась до стены дома Глории Свалк раньше Данлепа.
— Вы напрасно бегаете в темноте, — сказала с крыльца Аманда. — Можно споткнуться и упасть.
— Отвянь, Аманда, — сказал Данлеп.
— Отвянь, Аманда, — повторила я. Но потом я вспомнила Карсона, и мне стало ее так жалко… Я поднялась на крыльцо, взяла ее за руку и потащила за собой. — Пойдем же! Пойдем в дом.
— Индия Опал! — сказал папа, когда мы с Амандой и Данлепом вошли внутрь. — Ты пришла попеть с нами песни?
— Да, папа! Только я совсем не знаю песен.
— А я тебя научу. — Он улыбнулся. Так улыбнулся… словами не передать.
— Мы тебя научим! — подхватила Глория Свалк. — Прямо сейчас.
Плюшка-пампушка по-прежнему сидела у нее на коленях, но глаза у нее были закрыты.
— Хочешь «Ромбик Литтмуса»? — Мисс Фрэнни протянула мне вазу с конфетами.
— Спасибо. — Я взяла, сняла фантик и положила конфету в рот.
— А огурчик хочешь? — Отис протянул мне всю банку.
— Нет, спасибо. Не сейчас. Попозже.
Тут из-под стула Глории выбрался Уинн-Дикси. Он сел возле меня, прильнул потеснее — совсем как я к папе. А рядом со мной стояла Аманда. И ее лицо вовсе не показалось мне скукоженным или кислым как лимон.
Данлеп хрустнул пальцами и напомнил:
— Ну что, петь-то будем?
— Во-во, — сказал Стиви. — Петь-то будем?
— Давайте петь. — Плюшка-пампушка открыла глаза и встрепенулась. — Давайте споем песенку для собачки.
Отис засмеялся и ударил по струнам. А во рту у меня, как цветок, распускался вкус «Ромбика Литтмуса» — сладкий и горький разом. И тут Отис, Глория, Стиви, мисс Фрэнни, Данлеп, Аманда, Плюшка- пампушка и мой папа запели песню. А я внимательно слушала, чтобы все запомнить.
