перепутье людных дорог, ведущих из столицы в сторону Петергофа. Наконец, и климат обители, расположенной на берегу Финского залива, был сырым, насыщенным туманами. Строения монастыря находились в таком состоянии, что настоятель должен был поселиться в здании инвалидного дома, где и расположился в двух комнатах со своей братией, состоящей из восьми человек. Восстановление монастыря началось тут же по приезде отца Игнатия и продолжалось четыре года. Первым был возобновлен храм преподобного Сергия.
Внутренний порядок в жизни обители также требовал неусыпного внимания отца настоятеля. Было восстановлено уставное церковное богослужение, хоровое пение, благочиние во внешнем поведении монахов, которых ко времени приезда нового настоятеля было всего 13 человек. Все это пришлось архимандриту Игнатию взять на свои плечи и как администратору, и как руководителю духовной жизни. В его внешних трудах большой опорой для него был его друг, инок Михаил Чихачев.
Будущему епископу Игнатию было известно состояние монастырей. «Ослабела жизнь иноческая...» — пишет Святитель в строках своего «Плача». Мир, по слову его, «не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним... <...> Но еще монастыри, как учреждение Святаго Духа, испускают лучи света на христианство... еще там... обретаются живые скрижали Святаго Духа»[42].
Сергиева пустынь и для внешнего, и для внутреннего делания архимандрита Игнатия была очень тяжела, но сам же он исповедал, что для того, «чтоб окрепли и возмужали в иноке евангельские свойства, нужны непременно скорби и искушения»[43]. Все это он усвоил из учения святых Отцов и наиболее говорил о «чудной системе», которую особенно основательно излагал преподобный Варсонофий Великий, говоривший, что инок, находясь в скорбях, в нуждах и утеснениях, болезнях и трудах — за все должен благодарить Господа.
О своем житии в Сергиевой пустыни сам Святитель пишет много и откровенно. «Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустыня,— изъясняет он плач души своей.— В первый же год по прибытии в нее, я поражен был тяжкою болезнию, на другой год другою, на третий третиею... ...здесь я увидел врагов, дышущих жаждою погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей,— и соделалось лице этого врага в глазах моих, как бы лицем светлого Ангела»[44].
Управление архимандритом Игнатием Сергиевой обителью было так осязаемо, что уже в 1836 году она стала монастырем первого класса, и к 1837 году число братии достигло 42-х человек. В 1838 году архимандрит Игнатий был назначен благочинным всех монастырей Санкт-Петербургской епархии, что усложнило его и так перегруженную заботами жизнь: к его трудам по руководству пустынью должны были присоединиться и выезды в отдаленные обители.
Период жизни архимандрита Игнатия в Троице-Сергиевой пустыни и управления ею был длительным: он прожил здесь почти 24 года, получив только в 1847 году отпуск для поправления здоровья, который провел в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Этот период был значителен прежде всего потому, что архимандрит Игнатий за это время смог воспитать согласно учению старцев плеяду духовно образованных монахов, ставших впоследствии настоятелями монастырей и таким образом привнесших в ветшающий монастырский дух веяние подлинной духовности, понятия о заветах истинного и нелицеприятного поиска Бога Живаго. Достойным венцом для архимандрита Игнатия было и внешнее восстановление обители, расположенной в виду столицы и потому часто посещаемой. И, конечно, одним из самых значительных и замечательных явлений этого периода было то, что именно в Сергиевой пустыни, где ее настоятелю пришлось пережить неисчислимые и невыразимые словом трудности, горести и напасти наряду с утешениями Святаго Духа Божия, развилось, окрепло и стало значительным и весомым его духовное творчество.
Служению слову святитель Игнатий всегда придавал особое значение. В нем он видел и имел подлинное духовное утешение, да и развиваться оно могло лишь будучи обильно поливаемо скорбями и огорчениями. «От служения слову,— пишет он брату, занимающемуся умною молитвою,— рождается в душе моей какой-то неизреченно радостный голос удостоверения в спасении» [45].
И, воистину, слово Игнатия, архимандрита, а потом и епископа, стало бессмертным, питающим поколения людей, ищущих Христа, образующих подлинное стадо Христово, желающее обрести единое на потребу (см.: Лк 10, 42). Примечательно, что слово это не стареет и уже более чем через сто лет со дня кончины блаженного отца и писателя, святителя Игнатия, находит себе неубывающее со временем число последователей и учеников. В нашем кратком очерке, посвященном жизни и деятельности достопоминаемого Святителя, мы, естественно, не можем коснуться всего объема его творений. Наша задача — лишь отчасти остановиться на тех сокровищах Духа и слова, которые в них запечатлены.
В первую очередь здесь должны быть упомянуты те труды преосвященного Игнатия, которые излагают основные составляющие жизни монашеской, жизни духовной. Это произведения, находящиеся в первом и втором томах «Аскетических опытов»[46], которые содержат учение о молитве. В этих томах они занимают значительную их часть и могут быть разобраны только в специальном очерке. К подобным произведениям принадлежит его труд «Приношение современному монашеству»[47]. Должны быть отнесены сюда и статьи Святителя «О евангельских заповедях»[48] и «О евангельских блаженствах»[49], так же как и статьи его «О чтении Евангелия»[50] и «О чтении святых Отцов»[51], равно как и слово «О монашестве...»[52] в первом томе Сочинений, а также крупные произведения второго тома «Аскетических опытов» «Слово о страхе Божием и о любви Божией»[53] и «Слово о спасении и о христианском совершенстве»[54]. Все эти произведения должны составить предмет особого изучения и изложения, предполагающего специальный труд.
Из круга духовно-лирических произведений Святителя хочется отметить его слово «Роса»[55], которое имеет непосредственное отношение к Сергиевой пустыни. «По синему, безоблачному небу, в прекрасный летний день, великолепное светило совершало обычный путь свой,— так начинает эту небольшую поэтическую повесть священно-архимандрит Игнатий.— Горели златые кресты соборного пятиглавого храма, воздвигнутого во славу Всесвятыя Богоначальныя Троицы; сребристые купола его отражали ослепительное сияние лучей солнечных. Тень показывала наступление десятого часа, в который обыкновенно начинается Божественная литургия. <...>
За оградою того монастыря... лежит обширный луг. Тогда он был покрыт густою, нежною травою, разнородными дикими цветами, которые цвели и благоухали беспечно на свободе и привольи.
В то время священно-инок, готовившийся к совершению Божественной литургии, вышел с глубокою думою из боковых уединенных ворот монастыря и, сделав несколько шагов, остановился пред лугом обширным. Тихо было у него на сердце; тишине сердца отвечала природа вдохновенною тишиною, тою тишиною, которою бывает полно прекрасное утро июня, которая так благоприятствует созерцанию. Пред глазами его — солнце на лазуревом, чистом небе, и бесчисленные отпечатки солнца в бесчисленных каплях росы на лугу обширном. Мысль его терялась в какой-то бесконечности,— ум был без мысли. <...>
Как будто сказал ему кто: “вот! — солнце всецело изображается в каждой смиренной, но чистой капле росы: так и Христос, в каждой христианской православной церкви, всецело присутствует и предлагается на священной трапезе. Он сообщает свет и жизнь причастникам Своим, которые, приобщившись Божественному Свету и Животу, сами делаются светом и жизнию: так капли росы, приняв в себя лучи солнца, начинают сами испускать лучи, подобные лучам солнечным”». Почти заканчивая слово, священно-архимандрит Игнатий пишет: «Разделяя с ближним пользу и назидание, теперь, после многих лет, изображаю его словом и пером»[56].
Это произведение напоминает первые литературные опыты послушника Димитрия в Александро- Свирском монастыре и Площанской пустыни и вместе с тем показывает, как внутренняя жизнь подвижника
