Новый мир. № 12, 2002

секрет любовный, кровный,
по линии неровной
проходит жизнь твоя —
по линии отрыва
листов черновика,
где все-то вкось да криво,
не впрок, не на века.
Туда, где, закрывая
всех снов и слов пробел,
осмыслит твой удел
бессмыслица живая —
твоя немая сказка,
исток твоих затей,
начало и развязка
в сетях твоих путей.
Не с ней ли входят косо
в фонарный светлый конус
апрель, дождем пронизанный,
и снегопад рябой;
ее ли птичий голос
звучит меж прутьев голых,
где ветви и карнизы
живут одной судьбой.
Покуда ночь пророчит
пути и времена
(хоть речь и не ясна
и общий смысл неточен)
и капля камень точит
под козырьком окна —
с небес падет весна,
не спи до полуночи.

Осенний вечер в Риге

Еще не успела дождями залиться
старинная часть прибалтийской столицы,
еще сувенирным отливом лоснится,
открыточным глянцем, цветной суетой.
Подсвеченной улицей правит до срока
вечерних досугов игра и морока;
дрожит погребок от тяжелого рока,
от тяжкого Рока, от жизни крутой.

В лучах синеватых смещаются краски,
танцует толпа и заходится в пляске,
барокко и готики ветхие сказки
к чему перелистывать им, молодым!
Что минуло — сгинуло, царствуй, Сегодня,
без бремени времени — только свободней,
и сумрак мигает, лукавая сводня,
и мальчик на девочку смотрит сквозь дым.

Играйте, сменяйтесь, лучи неживые,
пусть бедствует, слезы точа дождевые,
квартал по соседству — дома нежилые,
открыточной улицы дальний тупик.
Умрет и воскреснет и будет не первым
порядок вещей перекручен и прерван,
и музыка молотом лупит по нервам —
все тленно, и пена в стакане кипит.

Не в том даже дело, что мы постарели:
мы были другими уже с колыбели.
Иные канцоны поют менестрели,
у стрельчатых башен гитарой звеня.
И наши прозренья немногого стоят —
так здравствуй же, осень, веселье простое,
и город, блестящий чужой красотою,
и музыка злая, и жизнь не своя.

Романсеро старого Иерусалима

К ночи ветер молчаливый
Прилетит из блеклой дали,
Заглушив базарный говор
И сумятицу идей;
Ночью тёрны и оливы
Плачут горькими плодами,
И немеет Старый город,
Затворившись от людей.
Этот город жил так долго,
Что почти подобен дому
Лабиринт, где мы шагаем,
Улиц крытых хоровод,
Где звенит, витает голос
Из страны изгнанья темной:
«Сном твоим, Ерушалаим,
Сном твоим душа живет».
Вы спросите Стену Плача,
Над какою бездной виснут
Наши беды и веселье,
Наше «здравствуй» и «прости»