любящий сын — извините меня.
Он был любящим отцом; когда я оставил должность в университете, волновался только он и больше никто. Ни один из моих друзей не волновался. Кому какое дело? — в действительности, многие мои друзья были счастливы, что я освободил стул; теперь они могли сесть на него. Они бросились на него. Только мой отец беспокоился. Я сказал ему: «Нет нужды волноваться».
Но то, что я говорил, не очень ему помогло. Он купил большое имение, не сказав мне, потому что он знал очень хорошо, что если бы он сказал мне, я бы стукнул его по голове. Он построил прекрасный маленький дом для меня, точно такой, какой я хотел. Вы удивитесь: он был даже с кондиционерами, со всеми современными удобствами.
Он был неподалеку от моей деревни, с садом на берегу реки, с лестницей, ведущей вниз, чтобы я мог ходить плавать… со старыми, древними деревьями и абсолютной тишиной вокруг, никого на километры. Но он никогда не говорил мне.
Хорошо, что мой бедный отец умер, иначе я создавал бы ему беспокойство. Но у него было так много любви и так много сострадания к сыну-бродяге.
Я бродяга. Я никогда не делал что-то для семьи. Они совсем не обязывали меня. Я выбрал эту пару не просто так… благодаря их любви, их близости, их почти единству. Вот как, спустя семьсот лет, я вошел в тело снова.
Мое детство было золотым. Опять таки, я не использую клише. Каждый говорит, что его детство было золотым, но это не так. Люди только представляют свое детство золотым, потому что их юность испорчена. Естественно, детство становится «золотым». Мое детство не является Золотым в этом смысле. Моя юность бриллиантовая, и если я собираюсь быть стариком, это будет платиновым. Но мое детство было несомненно золотым — не символически, абсолютно золотым; не поэтически, но и буквально, фактически.
Большую часть моих ранних лет я жил с родителями моей мамы. Те годы незабываемы. Даже если я достигну рая Данте, я все равно буду помнить те годы. Маленькая деревня, бедные люди, но мой дедушка — я имею в виду отца моей матери — был великодушным человеком. Он был бедным, но богатым в своем великодушии. Он давал всем и каждому все, что он имел. Я научился искусству давать от него; я должен был принять это. Я никогда не видел его говорящим «нет» нищему или кому- либо.
Я называл отца моей матери Нана; это так в Индии называют отца матери. Мать моей матери называют Нани. Я любил спрашивать моего дедушку: «Нана, где ты нашел такую прекрасную жену?»
Моя бабушка выглядела больше как гречанка, чем как индуска. Когда я вижу Мукту смеющейся, я вспоминаю ее. Возможно, поэтому в моем сердце есть место для Мукты. Я не могу сказать ей «нет». Даже если бы то, что она требует было неправильно, я все равно скажу: «Хорошо». В то мгновение, когда я ее вижу, я немедленно вспоминаю мою Нани. Наверное, в ней есть греческая кровь; нет расы, которая может утверждать свою чистоту. Индусы особенно не должны утверждать какую-либо чистоту своей крови - гунны, монголы, греки и многие другие нападали, завоевывали и правили Индией. Они смешали свою кровь с индийской, и так она проявилась в моей бабушке. Ее черты были не индийскими, она выглядела гречанкой, и она была сильной женщиной, очень сильной. Мой Нана умер, когда ей было не более пятидесяти. Моя бабушка жила до восьмидесяти и была совершенно здоровой. Даже тогда никто не думал, что она умрет. Я обещал ей, что когда она умрет, я приеду, и это будет мой последний визит в семью. Она умерла в 1970 году. Я должен был исполнить обещание.
В моем детстве я знал мою бабушку как маму; то были годы, когда человек растет. Вы удивитесь, что я знал другую женщину как маму — но намного позднее. Этот круг из-за моей Нани. Моя настоящая мама пришла после этого; я уже вырос, уже избрал определенный стиль, и моя бабушка помогла мне безмерно. Мой дедушка любил меня, но не мог во многом мне помочь. Он был таким любящим, но чтобы помочь нужно большее — определенный вид силы. Он всегда боялся моей бабушки. Он был, в действительности, мужем-подкаблучником. Когда это открывается, я всегда правдив. Он любил меня, он помогал мне… что я могу поделать, если он был подкаблучным мужем? Девяносто девять и девять десятых процентов мужей именно такие, и это нормально.
Я вспоминаю случай, о котором я никогда раньше не рассказывал. Была темная ночь. Шел дождь, и вор вошел в наш дом. Естественно, мой дедушка испугался. Все могли видеть, что он испуган, но он притворялся, что нет, пробовал вести себя, как ни в чем не бывало. Вор спрятался в углу нашего маленького дома, за несколькими мешками сахара.
Мой дедушка был заядлый любитель жевать пан. Пан — это листья бетеля. Так же, как заядлые курильщики, он был заядлый жевальщик пана. Он всегда делал пан, и целый день жевал его. Он начал жевать пан и плевать им в бедного вора, который спрятался в углу. Я наблюдал за этой отвратительной сценой, и сказал моей бабушке, рядом с которой я часто спал: «Это неправильно. Даже если он и вор, мы должны отнестись к нему по-джентельменски. Плевать? Либо бороться, либо прекратить плевать!»
Моя бабушка сказала: «Что бы ты хотел сделать?»
Я сказал: «Я пойду, шлепну вора и выброшу его отсюда». Мне было не больше девяти.
Моя бабушка улыбнулась и сказала: «Хорошо, я пойду с тобой -тебе может понадобиться моя помощь». Она была высокой женщиной. Моя мать не похожа на нее ни в чем, ни в физической красоте, ни в духовной смелости. Моя мать простая; моя бабушка была безрассудно смелой. Она пошла со мной.
Я был в шоке! Я не мог поверить в то, что я видел: вор был человеком, который имел обыкновение приходить и учить меня, мой учитель! Я действительно сильно его ударил, сильно, потому что он был моим учителем. Я сказал ему: «Если бы ты был только вором, я бы простил тебя, но ты учил меня великим вещам, а ночью ты занимался этим! Теперь беги чем быстрее, тем лучше, пока моя бабушка не схватила тебя, иначе она раздавит тебя».
Она была мощной женщиной, высокой, сильной и прекрасной. Мой дедушка был маленьким и простым, но им обоим было хорошо вместе. Он никогда не боролся с ней — он не мог — поэтому вообще не было никаких проблем.
Я помню того учителя, деревенского пандита, который также имел обыкновение приходить и учить меня иногда. Он был священником в деревенской церкви. Он сказал: «Как насчет моей одежды? Ваш дед заплевал меня всего. Он испортил всю мою одежду».
Моя бабушка улыбнулась и сказала: «Приходи завтра, я дам тебе новую одежду». И она действительно дала ему новую одежду. Он не пришел, он не осмелился, но она пошла к дому вора и взяла меня с собой, и дала ему новую одежду, говоря ему: «Да, мой муж ужасно заплевал твою одежду. Это не хорошо. Когда тебе будет нужна одежда, всегда можешь приходить ко мне».
Этот учитель никогда не приходил учить меня вновь… не потому, что ему сказали это, он не решался. Он не только прекратил приходить, чтобы учить меня, он перестал приходить на улицу, где мы жили; он перестал ходить этим путем. Но я взял в привычку навещать его только для того, чтобы плюнуть перед его домом, чтобы напомнить ему. Я кричал ему: «Не забыл ли ты ту ночь? А ты всегда любил говорить мне быть правдивым, искренним, честным и всю эту ерунду».
Даже сейчас я могу видеть его с опущенными глазами, неспособного ответить мне.
Мой дедушка хотел, чтобы самые великие астрологи Индии составили карту моего рождения. Хотя он был не очень богат — в действительности даже небогат, что касается самого богатства, но в той деревне он был самым богатым человеком — он был готов заплатить любую цену за карту рождения. Он проделал долгий путь в Варанаси и встретился со знаменитыми людьми. Посмотрев на приметы и даты моего рождения, которые принес мой дедушка, самый великий из этих астрологов сказал: «Простите, я могу сделать карту его рождения только через семь лет. Если ребенок выживет, тогда я сделаю его карту без разговоров, но я не думаю, что он выживет. Если он выживет, это будет чудо, потому что тогда для него есть возможность стать Буддой».
Мой дедушка вернулся домой в слезах. Я никогда не видел слез на его
