— Здравствуй! Здравствуй, Иван, — приветствовали они дедушку, многократно кланяясь.
— Здравствуйте, люди добрые! — приветливо отвечал дедушка, размахивая кнутом, чтобы отбиться от наседавших собак. Но те еще яростнее лаяли, бросаясь па лошадь.
В одной деревне телегу окружила шумная группа башкир. Среди них оказался знакомый дедушки — Хайбулла. С большой сердечностью он радостно повторил знакомое приветствие:
— Здравствуй, Иван!
— Здравствуй, здравствуй! — ответил дедушка.
— Может, земля охота купить? — спросил Хайбулла. — Айда, моя много земля есть. Задатка давай.
— Да нет, какая там земля, — махнул рукой дедушка.
— Тогда моя покос бери, — предложил только что подошедший щупленький старичок.
— Нет. Покос мне тоже не надо. Я ведь в город еду. Внучка вот в больницу везу.
— И-и-и, — огорченно протянуло сразу несколько голосов, сожалея, что не удалось продать или перепродать уже проданную землю.
Бренча монистами на маржинах[1], с ведрами на плечах, по улице прошла пестрая толпа женщин с закрытыми лицами. Ни одна из них не повернула головы в сторону телеги, ни одна не ответила на приветствие Марьи.
— Ну, прощайте, — дедушка приподнял над головой картуз и дернул вожжами.
— Прощай, прощай, знаком, — кивая головами, разом повторяли башкиры, возвращаясь к насиженным местам — кто на завалинку, кто на лужайку.
Так было и в других деревнях, через которые проезжали Карповы. Везде башкиры встречали их дружелюбными приветствиями и предлагали купить покос или землю.
За околицей одной из деревень Алеша схватил дедушку за локоть.
— Дедя! Гляди! Хвост у собаки какой!
Дедушка посмотрел в сторону, куда указывал мальчик.
— И совсем это не собака, Алеша, а лисонька-кумушка. От волка шкуру спасает. Вон, смотри, серый- то увидел нас — и в сторону.
— Дедь! Дедь! А это кто? — спрашивал через минуту Алеша, показывая на разгуливающих по болоту длинноногих журавлей.
В этот день он впервые увидел зайцев и парящих на большой высоте орлов, грохочущих атабаев и стаи рябчиков и услышал от дедушки и матери десятки названий птицы, и мелких зверьков, которых он до этого не видел.
— Мама! Кого же это они ругают вшивым и бритым? — недоумевал Алеша, вслушиваясь в крики летающих над лугом пигалиц и куликов.
— Да кого же, как не тебя, — улыбалась мать, радуясь оживлению сына.
Алеша схватился за затылок — голова у него действительно была острижена. Он смутился и был очень доволен, когда усевшиеся на землю птицы умолкли.
К вечеру они приехали в большую казачью станицу. До города оставалось совсем немного, и время было раннее. Однако дедушка решил заночевать здесь.
В станице царило большое оживление: на площадь со всех концов торопливо шли мужчины и женщины. Знакомый казак, к которому они заехали, помогая дедушке распрягать лошадь, пригласил его на площадь.
— Говорят, беглых поймали. Народ подбивают. Землю будто бы у казаков отбирать хотят.
— Поди ж ты, — удивился дедушка, — и у вас, значит, кураж этот завелся. А у нас намедни помещика подпалили и землю было делить хотели, да полицейские делильщиков-то всех ночью похватали — и в острог!
— Ишь ты, шалят, значит?
— Кто? Мужики-то?
— Ну, да. Кто ж еще у вас там может этим делом заниматься?
— Ясное дело. Кто ж еще? — связывая и подымая оглобли, согласился дедушка. — Болтают, будто бы манифест скоро от царя выйдет; по едокам, говорят, делить землю будут…
Казак недружелюбно посмотрел на дедушку и ехидно улыбнулся:
— Говорят, в Москве кур доят, а мы пошли и титек не нашли. Пойдем на площадь, послушаем; как бы там другой манифест кое-кому не прочитали.
На базарной площади толпились казаки. В стороне, у церковной ограды, стояла толпа женщин. Обожженные солнцем, запыленные лица казаков, только что приехавших с полей, были возбуждены и злобны.
— Земли казачьей захотели! Деды наши, отцы кровь за нее проливали, а теперь — на тебе, делить? — комкая в руках выгоревшую на солнце фуражку, кричал раскрасневшийся пожилой казак. — Как же, держи карман шире, только и ждали, когда мужики за землей к нам приедут.
Насупив густые брови, в круг вошел высокий, прихрамывающий на левую ногу, казак.
— Полно горло-то драть, — услышал Алеша спокойный повелительный голос. — Это ты сам про дележку казачьей земли выдумал. У помещиков брать землю будем, а не у тебя.
— Мне чужого тоже не надо, — загорячился говоривший. — Отцы наши, деды так жили…
— Тише! Атаман… Тише!
На высоком крыльце показалась коренастая фигура атамана. Рядом встали есаул, два подхорунжих и три урядника. Все они были одеты в парадную форму.
Поглядывая на начальство, казаки гадали:
— Мобилизацию, знать, объявлять будут?
— А может, в самом деле, в город поведут рабочих разгонять? Бунтуют, говорят, чумазые.
— Может, и в город. Кто ж его знает?
— Чего там в город? Со своими сначала справиться надо.
Атаман велел казакам подойти ближе и тут же подал знак стоящим рядом урядникам. Те сошли с крыльца, открыли подвал и вывели оттуда трех станичников со связанными руками и двух пришлых, по виду рабочих.
Прыгая на одной ноге, с палкой вместо костыля, Алеша в гурьбе казачат пробрался вперед. Выведенные из подвала сумрачно смотрели на собравшихся. Алеша услышал, как один из них, молодой казак, с синим сабельным рубцом на правой щеке, отвечая рабочему, сказал:
— Самосуд задумали, вот она, штука-то, какая! — И, помолчав, добавил: — И помочь некому. Наших — почти никого. Один Никифор.
Наблюдая за молодым казаком, Алеша увидел, с какой мучительной тоской водил он глазами по площади, и как радостно заблестел его взгляд, когда из переулка вышла группа молодых вооруженных казаков. Алеша оглянулся на атамана; тот тоже обратил внимание на пришедших и, как видно, был недоволен их появлением. Переговорив о чем-то с офицерами, атаман стащил с головы картуз.
— С-станишники! — запнувшись на «с», выкрикнул атаман. — Помогите рассудить, как нам быть вот с этими казаками и их дружками? Нельзя больше терпеть. Позорят они нас. Против царя бунтуют, веру православную хулят.
Нас, казаков, на одну ногу с мужиками хотят поставить.
Так как же, станишники, отвечать им велите? Нехристям продаваться будем или свое слово скажем?
Атаман еще не успел закончить речь, как из толпы вышла вперед группа бородатых казаков. Заложив руки за спину и наклонив головы, они, как рассвирепевшие буйволы, пошли на арестованных. На площади стало так тихо, будто здесь не было и живой души.
В недоумении Алеша уставился на дедушку. Старик с напряжением смотрел в сторону крыльца, потом, испуганно ахнув, судорожно схватил Алешу за руку. От крыльца донесся пронзительный крик:
— Глаза! Глаза! Ой! Глаза!..
Алеша взглянул на арестованных и увидел страшную картину. В воздухе то и дело взлетали плети и, как черные молнии, падали на лица, на головы и на спины людей, выведенных из подвала. Они в отчаянии кидались в разные стороны, но сжавшаяся в кольцо толпа казаков снова вталкивала их в круг.
