теории словесности, отмеченные выше, изданы по записям его слушательниц, словно 'Курс общей лингвистики' Ф. де Соссюра. Для его более точной характеристики следует добавить, что А.А.Потебня находился под сильным влиянием В. фон Гумбольдта, сочинение которого даже было переведено в России в качестве
учебного пособия по теории языка и словесности для военно-учебных заведений: 'О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человеческого рода' (Санкт-Петербург, 1859). Соответственно и идеи А.Потебни послужили толчком для развития ряда направлений гуманитарной мысли. Как пишет О.Пресняков, 'Теоретики символизма (а позже и футуризма) в различных рассуждениях о 'магии слова', о его многозначительной символичности и самоценности не раз пытались опереться на некоторые мысли Потебни о символичности 'внешней' формы, использовать их для научного подкрепления своих концепций художественного творчества' (Пресняков О. Поэтика познания и творчества. Теория словесности А.А.Потебни. — М., 1980. С.127).
Основные идеи А.А.Потебни лежат в следующих областях:
внутренняя форма слова, человеческая коммуникация, поэтическое мышление, мифическое мышление, анализ поэтических текстов (басня, пословица, поговорка), соотношение слова и мысли.
Приведем некоторые его высказывания (по современному изданию его избранных сочинений 'Слово и миф'):
'Внутренняя форма слова есть отношение содержания мысли к сознанию; она показывает, как представляется человеку его собственная мысль. Этим только можно объяснить, почему в одном и том же языке может быть много слов для обозначения одного и того же предмета и, наоборот, одно слово, совершенно согласно с требованиями языка, может обозначать предметы разнородные' (Потебня А.А. Слово и миф. — М., 1989. С.98).
'Внутренняя форма есть тоже центр образа, один из его признаков, преобладающий над всеми остальными' (Там же. С.130).
'Кажется, что символизм звука застает готовым не только звук, но и слово с его внутренней формой, и для самого образования слова был не нужен. Он мог быть причиной преобразования звуков в готовых уже словах' (Там же. С.105).
'Слово, взятое в целом, как совокупность внутренней формы и звука, есть прежде всего средство понимать говорящего, апперципировать содержание его мысли' (Там же. С.123).
'Слово есть настолько средство понимать другого, насколько оно средство понимать самого себя' (Там же. С.127).
'Язык есть средство понимать самого себя' (Там же. С.133).
'Слово как сущность вещи в молитве и заклятии получает власть над природой. Сила слова не представлялась следствием ни нравственной силы говорящего (это предполагало бы отделение слова от мысли, а отделения этого не было), ни сопровождающих его обрядов. Самостоятельность слова видна уже в том, что как бы ни могущественны были порывы молящегося, он должен знать, какое именно слово следует ему употребить, чтобы произвести желаемое. Таинственная связь слова с сущностью предмета не ограничивается одними священными словами заговоров: она остается при словах и в обыкновенной речи' (Там же. С.159).
'Искусство есть язык художника, и как посредством слова нельзя передать другому своей мысли, а можно только пробудить в нем его собственную, так нельзя ее сообщить и в произведении искусства; поэтому содержание этого последнего (когда оно окончено) развивается уже не в художнике, а в понимающих. Слушающий может гораздо лучше говорящего понимать, что скрыто за словом, и читатель может лучше самого поэта постигать идею его произведения. Сущность, сила такого произведения не в том, что разумел под ним автор, а в том, как оно действует на читателя или зрителя, следовательно, в неисчерпаемом возможном его содержании. Это содержание, проецируемое нами, то есть влагаемое в самое произведение, действительно условлено его внутренней формой, но могло вовсе не входить в расчеты художника, который творит, удовлетворяя временным, нередко весьма узким потребностям своей жизни' (Там же. С.167).
'Язык представляет множество доказательств, что такие явления, которые, по-видимому, могли бы быть непосредственно созданы и выражены словом, на самом деле предполагают продолжительное подготовление мысли, оказываются только последней в ряду многих предшествующих, уже забытых инстанций' (Там же. С.195).
'Слово для самого говорящего есть средство объективировать свою мысль. Это не значит, чтобы слово было средством выражать уже готовую мысль, ибо если бы мысль уже раз была готова, то зачем ее объективировать' (Там же. С.213).
'Говоря словами Гумбольдта, всякое понимание есть вместе непонимание, всякое согласие в мыслях — вместе несо
гласие. Когда я говорю, а меня понимают, то я не перекладываю целиком мысли из своей головы в другую, — подобно тому, как пламя свечи не дробится, когда я от него зажигаю другую свечу' (Там же. С.226).
'Поэзия и проза представляют только усложнение явлений, наблюдаемых в отдельном слове' (Там же. С.233).
'В мифе образ и значение различны, иносказательность образа существует, но самим субъектом не создается, образ целиком (не разлагаясь) переносится в значение. Иначе:
миф есть словесное выражение такого объяснения (апперцепции), при котором объясняющему образу, имеющему только субъективное значение, приписывается объективность, действительное бытие в объясняемом' (Там же. С.259).
'Язык есть главное и первообразное орудие мифического мышления. Но немыслимо орудие, которое своими свойствами не определяло бы свойств деятельности, производимой при его посредстве: то, что мы делаем, зависит от того, чем мы делаем: иначе пишут пером, а иначе углем, кистью и т. д. Стало быть, влияние языка на мифы бесспорно' (Там же. С.261).
И несколько цитат из 'Из лекций по теории словесности', поскольку эта книга не вошла в вышеуказанное издание:
'Поговорка есть элемент басни или пословицы, частью происшедшей из пословицы и басни, как остаток, сгущение их, частью недоразвившийся до нее' (Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. — Харьков, 1930. С.97).
'Вне слова и до слова существует мысль; слово только обозначает известное течение в развитии мысли' (Там же. С.108).
'В понимающем происходит нечто по процессу, т. е. по ходу, а не по результату, сходное с тем, что происходит в самом говорящем' (Там же. С. 109).
'Говорить значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли' (Там же. С.111).
Чем больше мы вчитываемся в то, что предлагается А.А.Потебней, тем больше убеждаемся в стройности выдвигаемых положений. И уже с точки зрения дня сегодняшнего видим, как те или иные его элементы получают дальнейшее развитие. А.А.Потебня даже формулировал для себя четкую задачу. Он писал: 'практическое значение теоретического языкознания должно состоять в том, чтобы сообщить челове
ку убеждение в субъективном содержании слова и уменье выделить этот элемент из объективного сочетания мысли и слова' (Потебня АЛ. Слово и миф. С.206).
Как и А.Н. Веселовский, А.А.Потебня уделял больше внимания материалу фольклорному, но одновременно именно он ставит перед собой задачу раскрыть, как протекают процессы коммуникации. В этот период филология плодотворно сочетала в себе и языкознание, и литературоведение, что достаточно ярко воплотилось в фигуре А.Потебни.
* * *
Какие же общие выводы мы можем сделать? Что позволило нам внести эти три имени в список предшественников семиотики в России в XIX веке? Сразу же следует подчеркнуть, что этот список может быть продолжен. В нем следует упомянуть Ф.Ф. Зелинского, И.А.Бодуэна де Куртенэ, Ф.Ф.Фортунатова. То есть уже наличествует достаточно общая тенденция, и нам следует ее более четко сформулировать.
