Гомон за спиной Томаса стал громче, и юноша подумал, что пора уносить ноги. Кажется, он оскорбил важную особу. Томас украдкой оглянулся, прикидывая, как бы половчее проложить путь в толпе. Похоже, у их костра собралось все кочевое племя. Смуглые лица, белые зубы, сверкающие глаза…
— Я скажу тебе одно слово, и лучше тебе запомнить его хорошенько, — раздался голос пророчицы. — Это слово — «Бафомет».
Томас снова перевел взгляд на гадалку и пожал плечами.
— Я не понимаю его смысла. Оно ни о чем не говорит мне.
— Со временем поймешь, а пока просто запомни. А теперь…
Женщина вытянула руку ладонью вверх. Томас удивленно поднял брови.
— Плати за предсказание, гажё, — улыбнулась женщина. — А то не сбудется.
Меньше всего Томасу хотелось развязывать кошелек — однако, пришлось.
Когда он положил на ладонь женщины серебряную монетку в один денье, напряжение рассеялось. От соседних костров снова зазвучала музыка. Запел мужчина. Хоть Томас и не понимал слов, но звучный гортанный голос будил в душе волнение. Он уже и сам был не прочь сыграть и спеть, однако помнил, что песни его здесь нежеланны. На третьем костре в котелке кипела похлебка, и тут гость наконец-то смог отплатить хозяевам. У цыган не было соли, а у Томаса имелась горстка, бережно завернутая в тряпицу. Соль засыпали в котел, и вскоре всех оделили ароматным варевом — бараньей похлебкой с незнакомыми молодому шотландцу приправами. К еде подавали странный травяной отвар. Томасу его поднесли в отдельной чаше.
Пока ели, юноша пытался выведать у цыган, что происходит в столице: в Париже ли король и приор, что говорят о войне между Англией и Шотландией, и правдивы ли слухи о том, что Филипп все-таки собирается выдать дочь за сынка Длинноногого. Однако цыгане только пожимали плечами. Такие дела их не интересовали. Они пришли с юга и направлялись на север — вот и все, что удалось узнать Томасу.
Когда костры прогорели, песни отзвучали, и все было съедено и выпито, люди начали расходиться по фургонам. Кое-кто уходил прямо в поле или на берег реки — в основном молодые пары. Томас поднялся и неуверенно осмотрелся. Похоже, придется расположиться прямо у костра, завернувшись в плащ: ночь была довольно прохладной. На плечо ему легла горячая ладошка. Томас оглянулся и услышал смех. Это была та самая девушка, что расхохоталась при его появлении. Когда Томас обернулся, девушка попыталась сделать серьезное лицо.
— Красивый гажё, — выдохнула цыганка, — пойдем со мной. Моего мужа год назад унесла гнилая лихорадка, и некому согреть меня этой ночью.
Девчонка скорбно потупилась, но не выдержала и снова прыснула. На смуглых щеках играли ямочки, а в темных глазах плясали бесовские искорки.
«Почему бы и нет?» — подумал Томас и пошел за девушкой к повозке.
Когда Томас открыл глаза, над землей вовсю сияло солнце, зажигая капельки росы на траве. Сначала юноша не мог понять, что не так, но потом вспомнил — заснул-то он под телегой, в объятьях молодой цыганки. Томас сел. Ни телеги, ни молодой цыганки — вообще никого кругом не было. Только следы ног, копыт и тележных колес и три слабо дымящихся кострища. Похоже, цыгане ушли еще ночью, но отчего же он не проснулся от шума? Голова гудела, словно с перепоя… или его и вправду опоили? Томас судорожно ощупал себя. Сумочка была на месте и — о счастье — королевское письмо в футляре никуда не делось. Рядом лежала арфа, но вот кошелька и след простыл. Некоторое время юный шотландец сидел неподвижно, а затем стукнул себя кулаком по лбу и длинно и грязно выругался.
Глава 3
Граф и приор
Приор Франции Жерар де Вилье стоял у узкого окна центральной башни и смотрел вниз, на засыпанный соломой, размокший плац. Дождь, мелкий, затяжной и унылый, сыпался и сыпался из брюхатых туч. Жерар де Вилье нахмурился и перевел взгляд на конюшни и казармы у крепостной стены, и дальше, за увенчанную башенками стену — на аббатство Сен-Мартин, слякотную дорогу и выстроившиеся вдоль нее развалюхи. Предместье тянулось до самых ворот Сен-Мартин, сейчас скрытых за дождевой пеленой.
Настроение у тамплиера было под стать погоде. На то имелось множество причин, и не последней из них был скорый приезд великого магистра ордена, Жака де Моле, с Кипра. Папа приказал великим магистрам тамплиеров и госпитальеров явиться в его резиденцию в Пуатье для того, чтобы обсудить возможное слияние орденов. Речь должна была зайти и о новом крестовом походе, с помощью которого де Моле надеялся вернуть орденские земли в Палестине и захваченные неверными святыни.
Пятнадцать лет прошло с тех пор, как последняя крепость крестоносцев в Святой Земле, Акра, пала под натиском мамлюков. Тамплиерам пришлось перебраться на Кипр. Жак де Моле, избранный великим магистром, попытался вернуть утраченные орденом владения. В 1300-м году от Рождества Христова сборный отряд тамплиеров и госпитальеров захватил остров Руад у побережья Сирии. Великий магистр надеялся отвоевать бывшую крепость крестоносцев, Тортосу, что находилась на сирийском берегу всего в нескольких милях от острова. В случае успеха Тортоса могла бы стать вратами в Святую Землю и базой для нового крестового похода.
Однако два года спустя мамлюки выслали большой флот из Триполи. Неверные атаковали Руад и перебили его христианских защитников. Великий магистр не сумел вовремя выслать помощь, что немало уронило его престиж в глазах европейских владык. И все же Жак де Моле, запертый на Кипре, как лев в клетке, не бросил мечтаний о военной кампании.
Сам де Вилье был против этой затеи. Что прошло — прошло. Следовало двигаться дальше. После битвы при Куртре тамплиерам вновь доверили роль королевских банкиров, и это принесло орденской казне немало серебра. Честно говоря, нынешнего приора Франции намного больше занимали финансовые и административные дела, чем скачки на коне и размахивание мечом. Конечно, если бы каким-то чудом Иерусалимское королевство вернулось под власть ордена Храма, Жерар де Вилье не стал бы возражать. Но платить за это чудо тысячи ливров и флоринов? Нет уж, увольте. Между тем упрямый старик де Моле настаивал на крестовом походе, настраивая против себя короля, папу и двор. Не далее как сегодня де Вилье пришлось ощутить их недовольство на собственной шкуре.
Во время обеда во дворце сын этой старой вонючей голландской лисы, правителя Орфлёра, Рейнальд Гьельдре-младший, рассказал прелюбопытную историю. Его папаша, засевший в Орфлёре, как клещ в собачьей шкуре, и тянувший последние соки из иноземных торгашей, решил позабавить сынка. Видно, старый Гьельдре полагал, что тому мало забав в Лувре, где краснощекий крепыш Рейнальд жрал королевских кур, овец и косуль, пил королевское вино, щупал пышнотелых служанок и вовсю распространял слухи и сплетни. Вот и сейчас, обглодав целую тушку куропатки и выглядывая, что бы еще ухватить с блюда, Гьельдре усладил гостей свежей историей. Две недели назад в тюрьму Орфлёра угодил странный узник.
По рассказу Гьельдре, молодой человек лет семнадцати заявился утром к восточным воротам, где дежурили стражники, и устроил скандал, уверяя, будто цыгане похитили у него кошелек. Вида молодой человек был самого затрапезного, и, хоть и говорил по-французски без всякого акцента, одежда на нем была иноземного кроя. Сержант, возглавлявший стражу, сразу заподозрил неладное и поинтересовался, сколько же в похищенном кошельке было денег. Когда юноша заявил, что не менее десяти ливров, стало ясно, что он лжет — ведь, судя по его виду, у мальчишки за душой не было и десяти денье. При себе подозрительный скандалист имел арфу и узелок с матросской одеждой, из чего умный сержант сделал вывод, что парень — моряк, сбежавший с корабля, похитивший у благородного пилигрима платье и музыкальный инструмент и вознамерившийся воровать и попрошайничать на нормандской земле. Мальчишку побили палками и швырнули в тюрьму к остальным бродяжкам и нищим. По недавнему указу всемилостивейшего государя Филиппа Красивого, «попрошаек, бродяг, а также лиц без определенных занятий» следовало задерживать и продавать на галеры, дабы выручкой пополнить вечно пустовавшую
