Александр Секацкий
Cмысл вопроса «В чём смысл жизни?»
1
Вопрос, о котором пойдет речь, имеет характер универсального теста; отношение к нему (а отнюдь не ответ) делит потенциальных респондентов на две части своеобразным интеллектуальным барьером: по одну сторону оказываются ответственные мыслители и просто люди обладающие вкусом, которые морщатся, когда им приходится «на полном серьезе» сталкиваться с требованием сказать, в чем же все- таки состоит смысл жизни. Тот факт, что риторический вопрос задается без какого либо издевательства лишь усугубляет досаду и ощущение безнадежности. По другую сторону, соответственно располагаются люди, впадающие в экстаз и в глубокую задумчивость. Ведь они, эти люди, искренне полагают, что «мучительные поиски смысла жизни» составляют саму суть человеческого предназначения.
Барьер непреодолим несмотря на то, а может быть именно потому, что каждая из сторон по-своему права. Если ответственный мыслитель вдруг, на голубом глазу, преодолевает барьер без какого-либо видимого смущения и начинает выдавать рекомендации касательно смысла жизни, смущение оставшихся коллег, тех кто продолжает держаться в рамках, резко усиливается. Проанализировать спектральный состав горестного чувства остающихся, сохраняющих верность вкусу не так-то легко: тут и снисходительность, и раздражение, и ощущение сбывшегося кошмара, и много еще всякого разного…но вкратце вердикт понятен: пересечение барьера без кавычек и оговорок означает впадение в маразм. Также как при и при диагностике венерических заболеваний роль одного из решающих тестов выполняет «реакция Вассермана», в нашем случае можно говорить о «реакции Лихачева — Лосева» (РЛЛ). Что бы там ни говорили про жизненную умудренность или про подвиг учительства, и какой бы черной неблагодарностью ни выглядела позиция прежних соратников, суть дела это не меняет. Если тест на РЛЛ показал положительный результат, значит речь уже более не идет о слове философа или слове мыслителя. Значит — «все, мой милый Августин, Августин, Августин». Немаловажная нота печали, смешанной, впрочем, с протестом означает некое опасение: неужели и я стану таким? Неужто и меня покинут вкус, вменяемость, брезгливость, и проба на РЛЛ даст в свое время положительный результат? Очень ведь может быть, что не пронесут мимо меня чашу сию, ведь подарок
судьбы, выпавший на долю Канта, или, скажем, Фрейда, не достался Лихачеву и Лосеву…А тут еще открытые рты тех, кто изначально был по эту сторону барьера: они-то воспринимают откровения как должное, восторженно внимают, приветствуют звоном щита (громом литавр) сеятеля разумного, доброго, вечного, бедного маразматика…
Конечно, ситуация меняется, если «смысложизненная тематика» затрагивается не на полном серьезе, а разыгрывается с той иной долей цинизма, когда субъект находится на иронической дистанции. Например, в случае выглядывания в окна mass media, когда главный дежурный вопрос (впрочем, в различных версиях — скажем, в форме «что есть истина?») озвучивается, наконец, проникновенно- доброжелательным ведущим. Тогда, несмотря на минимум средств, остающихся в распоряжении (порой это только интонация и порядок слов), ответ способен обнаружить присутствие ума и сохранность полной интеллектуальной вменяемости.
И все-таки, что же делать человеку мыслящему, располагающему конкурентоспособными идеями, если вопрос поставлен именно так: в чем смысл жизни? Возможны ли тут какие-либо универсальные правила — в ситуации, когда тебе предлагают поделиться итогом своих длительных размышлений? Полезно, конечно, иметь готовую версию, на манер классических дебютов, которые квалифицированный шахматист обязан просто знать. Например: в чем бы ни состоял смысл жизни, в последнюю очередь он состоит в ответе на ваш вопрос. И уж затем, для себя, вопрос следует переформулировать, чтобы привести его к правильной форме. Правильная форма, с которой уместно начинать, такова: в чем состоит действительный смысл вопроса «В чем смысл жизни?» Теперь мы получаем шанс избежать празднословия, и, одновременно, прекрасный повод обратиться к смыслу самого смысла.
Жиль Делез, безусловно ответственный мыслитель, испытывающий настоящую идиосинкразию к резонерству, вполне обоснованно отмечает: «Смысл любого выражения или слова находится не в нем самом — он в другом слове. Лишь смысл нонсенса находится в нем самом». Попробуем развернуть эту емкую формулировку. Речь идет о том, что любая постановка вопроса о смысле означает, прежде всего, следующее: смысл не здесь. Именно это сообщается нам в момент вопрошания и становится уже известным, когда кажется, что неизвестно еще вообще ничего. Смысл — не здесь, а потребность в нем — как раз здесь. Поэтому и необходимо совершить действие осмысления, то есть, как минимум, перейти от услышанных слов к другим словам. Следовательно, первое действие по осмыслению, это действие отсылки, своеобразная команда «ищи!» Так хозяин бросает палочку и дрессированная собака бросается за ней, стараясь как можно быстрее доставить отсутствующее к месту назначения.
Если угодно, по своей формальной структуре перед нами простейшая языковая игра в духе тех, что так пристально рассматривал Витгенштейн. Вот, палочка брошена или потеряна, ее нет в руках (посылка «искать!». Вот растерянное возвращение ни с чем, а вот и одобрение: «молодец!» — вознаграждение сахарной косточкой обретенного смысла…Модель, конечно, самая общая, ухватывающая лишь внешний рисунок. Палочку отыскать не так просто, и «нюх» (прозорливость) тут не всегда помогает. Смысл интересующего нас слова отнюдь не в любом другом слове (изречении, ответе, etc.), вполне возможно, что искать его придется за тридевять земель в тридесятом царстве. Но ясно, по крайней мере, что он не здесь, и эта ясность проясняет смысл вопроса о смысле вообще и вопроса о смысле жизни в частности.
2
Итак, описываемая языковая игра является, одновременно, и попыткой описания вечного двигателя мысли: вопрошанием-отбрасыванием задается последовательность рабочих тактов, а полезная работа объясняется, в частности тем, что найденные слова (ответы) вступают в конкуренцию за право быть смыслом данного (искомого) слова.
Изменив правила, можно сыграть и в другую игру: например, если договориться принимать в качестве искомой любую принесенную палочку. Эта конвенция утверждает целое семейство особых языковых игр, которые можно назвать бессмысленными, хотя в действительности они являются, скорее, досмысловыми. То есть, они не имеют смысла, но благодаря им смысл все же имеется как нечто в принципе доступное. Вспомним какую-нибудь простенькую игру, принадлежащую к этому семейству. Например, мы задумываем голую задницу и начинаем примирять к этому образу первые попавшиеся газетные заголовки на предмет их пригодности выражать смысл заданного. «Израиль нагнетает напряженность», «Инвесторы паникуют», «Каждой молодой семье — отдельную квартиру», и так далее. Получается типичная серия, вполне в духе Делеза.
Проанализировать образующуюся серию в высшей степени поучительно. Пусть не сразу в ней все же можно выделить две особенности. Во-первых, несмотря на то, что формально эта игра проще, чем игра «найди смысл», — ведь более-менее пригодной считается любая палочка, — она все же дается работающему сознанию с большим трудом, чем целенаправленные и привычные поиски смысла. Газетные заголовки и нужны-то как раз потому, что слишком прочны привычные ассоциации, предохраняющие от обессмысливания, для освежения восприятия требуется некий датчик случайных чисел.
Во-вторых, своеобразная прелесть данной игры состоит в том, что большинство заголовков неожиданно подходят: они имеют смысл или как бы имеют смысл. Вновь прибегая к делезовской терминологии, заметим, что смысл появляется как побочный, но неизбежный продукт «бросания палочки». Стоит запустить вечный двигатель мысли и наладить производство серий, и за смыслом дело не станет…
