«Греческие богини, что ль?»
«Античное искусство завещало нам культ здорового человеческого тела. Древние греки смотрели на это иначе».
«Древние греки? Ну, это другое дело. А нельзя ли… Ладно, раз уж такое дело… — сказал старший сержант, снимая фуражку. — Но только по одной. Я за рулём».
«Конечно, не поймите нас так, что они тут нагишом… На панно изображена Афродита. Достаточно просто вставить лицо в отверстие».
«Так вот, я говорю, это самое, нельзя ли…?»
«Ознакомиться?»
Милиционер крякнул, закусил бутербродом с городской колбасой и важно кивнул.
«Паша, — сказал Бабков бархатным баритоном. — Где там у нас альбом?..»
«Н-да, — размьшлял милиционер. — Мне, что ль, попробовать…»
«Прекрасная мысль. Паша!..»
«Вот только не знаю. В форме вроде бы неудобно».
«Форма не мешает. Я бы рекомендовал вот этот вариант…»
«Н-да… а сколько это будет стоить?»
«Что вы, Павел Лукич, — вмешался Муня. — Обижаете. Никаких денег, вы наш почётный клиент».
Паше было отдано распоряжение включить подсветку. Старший сержант, поддерживаемый Муней, поднялся на помост с рамой и фанерным щитом, на котором представлен был герой гражданской войны на боевом коне, в бурке и папахе. Из круглого окошка под папахой выставилось порозовевшее от выпивки и волнения лицо старшего сержанта. Кораблёв спрыгнул с помоста и занял пост перед камерой на треноге.
Лев Бабков отступил на шаг и прищурился.
«Нет», — сказал он.
«Что — нет?» — спросило лицо в фанерной дыре.
«Нет необходимой экспрессии. Образ внутренне неубедителен. Я вижу вас в другой перспективе… Паша, — сказал Лев Бабков. — Давай-ка лучше… Или, может, Павел Лукич сам выберет».
«Вы уж сами решайте. Я вам доверяю».
«Вариант Ричард Львиное Сердце, — сказал Бабков. — Мне кажется, самый подходящий типаж».
«А это кто же это такой?»
«Это был такой король».
«Король?» — спросил недоверчиво старший сержант.
Паша выволок щит.
«Мать честная!» — присвистнул старший сержант.
«Ну как вам?»
«Ну как?» — в свою очередь спросил из дыры старший сержант.
«Никто из нас, — изрёк Лев Бабков, — не знает, кто он на самом деле…»
«Чуть не забыл, — сказал старший сержант, сидя в седле мотоцикла. — Там вас одна барышня дожидается. Дочка, говорит».
«Моя дочка?» — переспросил Бабков.
«А чья же».
Фабула жизни
Некоторые особенности нашего рассказа, возможно, вызовут раздражение у читателя, привыкшего к тому, что роман, как шахматная партия, разыгрывается по определённым правилам. Подобно игре в шахматы, литература основана на некоторой абсолютной системе ценностей, и совершенно так же, как, начав партию, нельзя менять правила, так нельзя лишать повествование его стержня, на который, как дичь на вертел, насажены действующие лица. Коротко говоря, композиция романа — это и есть его мораль; а какая же может быть мораль в рассказе о человеке, которого даже нельзя осудить за то, что он утратил представление о ценностях: он их не отверг, он никогда на них не покушался; у него их просто нет. Он ни к чему не стремится, ничего не добивается, у него нет цели. Поистине такой человек подобен игроку, которому невозможно поставить мат. Он преспокойно продолжает игру. Его жизнь лишена фабулы. Но таково же и его окружение. Поистине страна, в которой он живёт, совершила великое историческое открытие. Ибо она доказала, что можно существовать вовсе без ценностей и продолжать игру после того, как у тебя съели короля. Съели — и хрен с ним; нельзя же в конце концов всему народу покончить жизнь самоубийством.
Чтобы сделать яснее нашу мысль, скажем совсем кратко, что «ценностей незыблемая скала», по красивому выражению поэта, есть нечто равно присущее шахматной игре, повествовательному искусству и человеческой жизни. Точнее, то, что должно быть им присуще. Вот в чём соль — в этой вере, будто играть надо по правилам. Хорошо построенный роман выражал уверенность автора в том, что мир покоится на незыблемых устоях морали. Между тем оказалось, что абсолютную мораль можно заменить ситуационной; что правила можно менять как вздумается. Продолжая сравнение литературы с шахматами, отважимся спросить: не в этом ли скрыта разгадка того, почему романисты в нашем отечестве так и не научились сюжетосложению, не научились уважать сюжет (автор данного произведения — прекрасный пример), и не в этом ли заключается ответ на вопрос, почему история под пером романистов в стране, которой Игрок поставил мат, разлезается, как гнилая ткань. С исчезновением ценностей роман, словно шахматы без цели поставить противнику мат, попросту теряет смысл. Его герой случайно, точно занесённый каким-то ветром, появился на этих страницах и, должно быть, так же случайно исчезнет.
Был ли он патриотом? Вопрос задан не совсем кстати. И всё-таки: заслужил ли он это почётное звание? Другими словами: какую пользу могли принести своей стране люди, подобные Льву Бабкову, какой толк от этих людей? На первый взгляд, никакого.
Этот человек был уверен: великое открытие, совершённое Россией в нашем столетии, есть в самом деле великое открытие: игра проиграна, но играть можно. Да, можно играть и дальше, хотя какая же это игра — без короля? Человек, который так думает, какой он, к чёрту, патриот. Патриот не верит в действительность, а верит в свою страну.
А с другой стороны, мы решаемся утверждать, что герой этих страниц был нечто большее, чем патриот. Такие люди, как он, вообще избегают говорить о патриотизме — по той простой причине, что понятия любви или ненависти, верности или презрения теряют смысл, когда имеешь в виду самого себя. Разумеется, можно и презирать себя, и быть влюблённым в себя без памяти, но это совсем не то, что любить или презирать другого; и уж во всяком смысле невозможно быть патриотом самого себя; между тем как Бабков имел веские основания сказать о себе, переиначив слова короля-Солнца: le pays, c'est moi! Да, дорогие соотечественники, никуда не денешься, Россия — это и есть Лев Бабков; возможно, он возразил бы, скромность не позволила бы ему так себя аттестовать, придётся сделать это за него.
Идея, заслуживающая рассмотрения
«Ты как сюда попала?»
Молчание. Она уставилась в пол.
«Откуда ты знаешь, что я здесь?»
«Это правда?» — спросил старший сержант.
«Что правда?»
«Это правда — что она говорит?»
«Что ты ему сказала?» — спросил Лев Бабков.
