прихожей. Он даже не столько слышал отца, сколько чувствовал, как тот медленно встает и неохотно направляется к тому самому телефону.
Звонки резко оборвались.
Он продолжал ждать, все еще полусидя и полулежа. Его локоть утонул в матраце. На лбу проступил пот. Он напряженно вслушивался, но ничего не слышал. Наконец, он поднялся с постели и аккуратно подошел к приоткрытой двери, всегда открывающейся с жутким треском. Сощурив глаза, он увидел отца: его белые шорты и футболку, рисующуюся в темноте. Он стоял и прижимал к уху телефонную трубку.
Какое-то время он наблюдал за отцом, не осмеливаясь пошевелиться.
Отец положил трубку на аппарат, продолжая молча стоять спустя еще какое-то время.
Дэнни знал, что номер был набран правильно. Он смотрел на отца, который продолжал неподвижно смотреть на телефон, затем, мягко вздохнув, он вернулся обратно в спальню. Его глаза уже приспособились к темноте, и теперь все предметы в комнате приняли свои привычные очертания: его проигрыватель компакт-дисков, стол, на котором лежало недоделанное им домашнее задание, доска с наколотыми на нее бумажками, напоминающими о датах и местах, куда и когда ему нужно явиться — все было строго на своих местах, будто в гостиничном номере. Ему вдруг стало холодно, и он щелкнул выключателем вентилятора.
Он стоял у окна, выходящего на тихую, укутанную тенями улицу. Клен на другой стороне улицы напоминал гигантскую чернильную кляксу. Окна офисного здания напротив были темны, но где-то внизу горели огни магазина, не закрывающегося круглые сутки. Он подумал, кто будет покупать продукты в три часа ночи, или кому приспичит в этот час звонить по телефону.
Наконец, вернувшись в постель, он попробовал расслабиться и уснуть. Он ворочался то в одну, то в другую сторону, наматывая на ноги простыню и одеяло. Размышляя о той ужасной октябрьской дате, которая наступит через несколько недель, он поклялся, что он никогда не будет таким, как его отец. Он больше не был маленьким ребенком. Ему уже было шестнадцать. Он не знал, что нужно делать, но знал, что он это совершит.
«Я — не мой отец», — пробормотал он в подушку.
И его надолго поглотил сон.
Я слышу, как этой ночью она не находит себе места. Она ходит, хлопая дверями, поднимается по ступенькам и спускается обратно. Я лежу в постели и не шевелюсь, претворяюсь, что сплю. Я знаю, что ей нужно. Знаю, что она хочет до него дозвониться, и надеюсь, что ей это не удастся. Но я также знаю, что скоро Хеллоуин, и она обязательно позвонит.
Перед тем, как позвонить, она всегда появляется около моей кровати. Делая вид, что сплю, я стараюсь ровно дышать, имитирую храп, но стараюсь не переборщить, потому что тогда она поймет, что я пытаюсь ее одурачить, обмануть. Я ее избегаю. Мне хочется ей сказать: «Пожалуйста, больше не звони. Оставь его в покое». Но это бесполезно. Особенно в этот год.
Прошлой ночью все повторилось. Она снова ходила по лестнице вверх и вниз, стояла у окна, глядя наружу, а затем снова остановилась у моей кровати.
Я слышал, как она набирает номер — все та же жуткая мелодия тонального набора и ее голос: сначала тихий и нежный, а затем резкий, когда она начинает сердиться, и так каждый раз.
И мне интересно: почему он не подходит к телефону? Зачем он слушает все эти звонки? Почему он не снимет трубку с аппарата? Почему он не бросит ее, или ему это нравится?
— Что он тебе говорит? — спросил я ее однажды.
— Ничего, — ответила она. — Он только слушает. Но я почти слышу, как стучит его сердце.
Последней ночью все было иначе. Она не рассердилась, и, когда она с ним говорила, то ее голос был чуть ли не нежным.
Когда она повесила трубку, она приблизилась ко мне и стала около моей кровати. Я знал, что это была она, потому что я слышал, как ее пятки шаркают по полу.
Я открыл глаза и посмотрел на нее.
— Я больше не буду ему звонить, — сказала она.
Вздох оставил меня, будто призрак, покидающий мое тело.
— Теперь — сын, — сказала она. — Теперь за грехи отца будет отвечать сын.
— О, только не это, Лулу, — взмолился я. — Пожалуйста, не делай этого.
— Я должна это сделать, — сказала она.
— Нет, ты этого не сделаешь.
— Я — та, которая умерла, — сказала она. — В отличие от тебя.
Она от меня отвернулась, чтобы позволить себя поглотить ночному мраку.
Обычная утренняя сцена: Дэнни, его мать и отец.
Мать около газовой плиты в ожидании, когда в большой стеклянной чаше кофеварки соберется кофе; его отец с развернутой газетой в руках, он переворачивает страницы, которые иногда рвутся; и Дэнни, поглощающий безвкусные пшеничные хлопья, будто пытаясь жевать сено.
Возвращаясь к матери: все еще хороша собой, но уже не так молода, как раньше: краски ее лица стали тусклей, во все еще белокурых волосах уже выделяются прожилки седины, кожа цвета слоновой кости стала бледней. Бледной она была всегда, если бы не ее глаза. Они оставались коричнево-черными, острыми, сияющими — лучшее, что у нее есть, как всегда говорит она, хотя она никогда и ничего не предпринимала, чтобы выделить их или увеличить.
Глаза матери для него всегда были лучшим индикатором того, что она на самом деле думает. Она всегда знала о том, чем он занимается, хотя об этом они практически никогда не говорили. Когда она отворачивалась, то он инстинктивно уже догадывался, что она что-то от него скрывает. Чаще всего, наверное, ей приходилось отворачиваться от его отца.
Его отец спрятался за газету. Особенно этим утром было видно, что он прячется. Действительно ли он читал газету? Он никогда не обсуждал того, о чем он там прочитал. То, о чем там было написано, его почему-то не волновало. «Ред-Сокс» проиграли две игры подряд и не прошли в финал… никакой реакции. Еще одно бессмысленное убийство на улицах Бостона… избиение… стрельба из проезжавшей мимо машины… из пистолета… до этого ему никакого дела. Интересно, на самом ли деле он читал газету или лишь использовал ее, как баррикаду?
А теперь он сам. Что, глядя на него, могли видеть мать и отец? Было очевидно то, что он был благодарным сыном, хорошим учеником — нет, не отличником, не гением (определенно не гением), а лишь нормальным ребенком, без каких-либо поводов для тревоги; вежливым, а иногда и излишне саркастичным, когда у него накапливались мысли, идеи или, когда все вокруг молчали; у него была неважной координация, в спорте он был излишне неуклюж и медлителен; много времени он проводил у себя в комнате, в основном читал, главным образом, дешевое чтиво, а иногда и что-нибудь посерьезней — романы он проглатывал как витаминные таблетки.
Со стороны это выглядит примерно так: обычная семья, завтрак, мать у плиты, отец читает газету, сын покорно поедает проращенную пшеницу, потому что мать говорит, что для него это полезно.
Но, смотрящему со стороны, ничего не было известно об этих ночных телефонных звонках.
Он отодвинул от себя уже пустую миску. В кофеварке уже бурлил кофе. Его отец зашелестел газетой, чтобы показать всем, что он ее еще не дочитал. Если газета будет отложена, то ему придется о чем-нибудь говорить с сыном или женой.
Дэнни находился на кухне уже пятнадцать минут, и никто не проронил ни слова кроме пожелания «доброго утра». В семье между собой они разговаривали редко, особенно за завтраком. Его отец предпочитал тишину бесчисленным разговорам, а мать отвечала ему тем же. Это молчание по большей части было знаком спокойствия и комфорта, но этим утром все выглядело иначе, и Дэнни захотелось ее нарушить.
