– - Что ж, я, по-вашему, виновата? -- опять обидевшись, спросила Агаша.
– - А то что ж? Кто ее родил-то? Один ловчага раз на суде сказал: 'Я падеж предложный, а она дательный, чем же я винительный, когда тот падеж вышел родительный?..' И оправдали его.
– - Оправдывается не тот, кто прав, а кто умеет что в оправданье сказать, -- уже спокойно сказала Агаша.
– - Коли нечего, то и не скажешь, а у этого было что. Значит, ты одна и виновата. Ты должна вперед знать, что игра не доводит до добра.
– - Где мне было знать!
– - Знала. Да больно любопытство, чай, брало, ведь ваша сестра любопытством-то себя губит да других в погибель ведет.
Молодцову чрезвычайно неприятным показался весь тон в этом разговоре Золотова; он поднялся с постели и с раздражением проговорил:
– - Как это вы, Иван Егорыч, любите всех судить. Всех расценить, а если вас ценить, как вам это покажется?
– - Цени, пожалуй, на здоровье, -- невозмутимым тоном проговорил Золотов. -- На чужой роток не накинешь платок.
– - Нет, вы тогда другое запоете… Судить-то легко, только судить-то надо, чтобы было справедливо. А то попался человек впросак, он и виноват. Задавила тебя коляска, значит, не попадайся. Оно, конечно, и мне нужно держать ухо востро, а тем-то разве дозволено вожжи распускать?
– - Мне что за дело до них? -- тем же тоном проговорил Золотев. -- Мое дело -- веди свою линию, а те как хотят.
– - Ну, нет-с, а я с этим не согласен, -- горячо возразил Молодцов. -- Если от меня кто что-нибудь требует, то и я к нему требования предъявлю. И если мы их оба не исполним, оба и виноваты будем. А то это одному всегда придется густо, а другому -- пусто. Нешто это справедливо?
– - Взваливай на обоих, только от этого дело-то не переменится. Ребенок-то остался у Агаши; он-то про него и думать не хочет, а она вот расти его, страдай. То она жила на всем на готовом, была и тепла и чиста, а теперь в те места не возьмут, живи вот в этом углу, работай на сорок копеек в день. Да еще хорошо, что за нее вступились да обязали его как-никак обеспечить ее, у ней вот машинка завелась да на черный день копейка осталась. А не вступись добрый человек, значит, делай, как все, -- отдавай ребенка в воспитательный, а сама иди еще добывай…
– - А може, не стала бы еще добывать, -- задетая уверенным тоном Золотова, проговорила Агаша.
– - Ну, когда бельмо с глазу смахнула, не стала бы терпеть. Пословица-то говорит: крута горка, да забывчива, -- внушительно сказал Золотов, поворачивая голову в кухню. Увидев, что там вскипел самовар, подошел к нему, снял трубу и, накрывши его крышкой, принес его на стол.
– - По-вашему, должно быть, все люди -- не люди, один вы порядочный человек, -- не сдерживая своего раздражения, опять проговорил Молодцов.
– - Говорить что хошь можно, -- заваривая чай, проговорил Золотов, -- только словами едва ли кому много прибавишь.
– - Нет, прибавишь, -- еле сдерживая себя, воскликнул Молодцов, и на лице его выступила краска, -- теплое слово иногда многое может принесть.
– - Какой толк в словах, слова -- вода, понимая, что малый начинает горячиться, но сам чувствуй спокойствие, сказал Золотов.
– - И вода имеет силу, да еще какую.
– - Сила не в силе, а в правде.
– - А какая в вас правда? -- запальчиво воскликнул Молодцов. -- У вас никакой правды нет, а одно самолюбие. Вы только себя любите, а других ни во что не цените. Все у вас или дураки, или подлецы. Вы, конечно, умный человек, опытный, я вас очень уважаю. Мне не приходилось больше из своего брата встречать таких, но иной раз мне бывает тошно вас слушать.
Золотов громко рассмеялся.
– - Где ж тебе меня слушать, тебе весь век своих божков не переслушать.
– - У меня божков нет…
– - Как нет! Я видел, какой ты вчера из редакции-то пришел. Тебя помазали там по губам, а ты втюрился, как голодный в кашу. Тебе теперь ради них хоть на стену лезть.
– - Да хоть и так, нешто я не имею на это права? Я всегда за них заступлюсь, если их будет чернить кто…
– - Кто их будет чернить, они сами себя чернят, -- сурово перебил Золотов.
– - Нет, вы их подчеркиваете… Ну, как вы их ни черните, а ихнее при них и останется. Все-таки они самые благородные люди. Глядя на них, я другой свет увидал. Слышите ль, другой свет… Словно я вот поднялся на высокую гору или восхитился до седьмого неба. Я увидал и чувствую то, о чем никогда не думал и чего предполагать не мог. Я теперь где хошь скажу, что только такие вот и есть настоящие люди. А настоящие они люди потому, что образованные. Образованность важнее всего на свете. Человек только тогда будет на человека похож, когда он образуется. От невежества вся беда на земле, вся неправда, людская низость, трусость. А образование выведет все несчастия, и дикость, и грубость, которые угнетают людей. Оно всех поравняет между собой, всех примирит.
– - Вот что-о? -- серьезно и нахмурив брови протянул Золотов. -- Вот какие песни ты запел.
– - И буду петь… Сам буду петь и завещаю всем, кто хочет правды в жизни и стремится к ней.
– - Ну, а мне сейчас хочется не правды, а чаю, -- все более хмурясь, проговорил Золотов, -- и я примусь-ка за него. С тобой говорить -- то надо прежде горло промочить.
Золотов не спеша налил себе чаю, вылил половину из стакана в блюдечко и, поднеся блюдечко ко рту, стал медленно, с видимым удовольствием схлебывать чай.
Молодцов как будто бы растерялся от такого неожиданного перерыва разговора, тоже подсел к столу и начал барабанить пальцами.
Агаша, дошив шов, откусила нитку и, отложив шитье, в свою очередь подошла к столу и стала наливать себе чаю.
– - А вам налить, Федор Николаевич?
– - Налейте, -- сказал Молодцов.
Подвинув налитый стакан Молодцову и выливая свою чашку на блюдечко, Агаша проговорила:
– - Вы хорошо говорите, Федор Николаевич, про образованность-то, и верно это.
– - Конечно, верно, -- облокачиваясь на стол обоими локтями и подпирая рукой голову, вымолвил Молодцов. -- В нашем быту только грубость и зверство. Я перевидал не мало всякого народу: и рабочих, и хозяев, и купцов. Какой из них ни умница, какой ни знающий, а все у них нет того, что у ученых людей. У них у всех на первом плане свои делишки, об них только они и думают, ими живут. А образованный человек живет и думает для всех. Он обо всем понимает и всякому желает добра. А это выше всего. Только когда один понимает об другом, смотрит на него с уважением, признает человеческое достоинство в нем, -- только тогда возможна хорошая жизнь на белом свете, а без этого не жизнь, а мыканье, бойня или травля… А образованные и способны на это. Я думаю, эти люди -- святые. Они никогда никого не могут обидеть. Я думаю, они никогда не сердятся, не ссорятся. Они всей своей жизнью другим светят…
– - Никто никогда другим не светит, -- опять подал голос Золотов, и в тоне его послышалась ирония. -- Если будешь светить другим, то скоро сам ослепнешь, -- это какой-то преподобный сказал.
– - Если по-вашему рассуждать, то, може, ваша правда, -- грубо проговорил Молодцов.
Но Золотов не обратил на его тон никакого внимания и добавил:
– - Конечно, правда, светить другим дело невыгодное, -- то ли дело нагревать.
– - Вот и тот, что тогда заступился за меня, тоже, бывало, только и говорил о других, -- сказала Агаша. -- Придет он с ниверситета, окончит урок, зайдет к нам. Что вы, скажешь ему, все волнуетесь, себе в этом мешаете и другим дело делать не даете. Неужели нельзя спокойно учиться? Нет, скажет, нельзя, много непорядков среди людей. Благородный человек не может спокойно глядеть на это.
