них был абсолютно свободен в выборе пути, взаимодействие отдельных людей привело к выполнению обязательных для общества заданий.
Это парадоксальное, тонкое и трудное решение проблемы выживания предопределило появление экономистов. Когда жизнь идет не по традиции и не по команде, совершенно не очевидно, что общество, каждый член которого стремится лишь к собственной выгоде, будет успешным и вообще выживет. Стоило традициям и приказам утратить силу, как исчезла и гарантия, что общество решит все свои проблемы и выполнит все задания, от наиболее грязных до самых непыльных. Общество может избавиться от гнета тирана, но кто теперь будет указывать, как ему жить?
Эту роль взяли на себя экономисты. Их задача была тем труднее, что они не могли приступить к ее решению до тех пор, пока сама рыночная система не завоевала достаточного доверия к себе. Еще несколько сотен лет назад идея рынка зачастую встречалась с сомнением, густо замешенном на неприязни. На протяжении многих веков мир привычно катился по колее традиции и плана; принесение стабильности в жертву неоднозначным и непроверенным рыночным механизмам требовало по меньшей мере революции.
С точки зрения оформления нашего общества в его современном виде, этой революции не было равных по значимости - она имела куда более серьезные последствия, чем французская, американская и даже русская революции. Чтобы по достоинству оценить ее масштабы и то влияние, что она оказала на общество, нам необходимо погрузиться в древний и уже полузабытый мир, из которого в итоге появился мир сегодняшний. Только тогда мы поймем, почему экономистам пришлось ждать так долго.
Первая остановка: Франция, 1305 год[4].
В разгаре ярмарка. Прибывшие еще утром в сопровождении вооруженной охраны купцы разбили пестрые шатры и ведут между собой бойкую торговлю, не забывая и о местных жителях. Чего тут только не купишь: шелк и тафту, специи и духи, кожу и меха... Часть товаров прибыла из Леванта, часть - из Скандинавии, а иные купцы проехали всего несколько сотен миль. Помимо простого люда, по шатрам прогуливаются землевладельцы с женами, отчаянно пытающиеся расцветить свою унылую жизнь. Вместе с причудливыми аравийскими товарами они жадно впитывают новые слова из далеких восточных земель: диван, сироп, тариф, артишок, шпинат.
Внутри самих шатров нас ожидает странное зрелище. Журналы торговли лежат на столах в раскрытом виде и часто представляют собой не более чем собрание записей о сделках; так, один из купцов отметил следующее: 'Человек из Витсунтайда остался должен десять гульденов. Его имени не помню'[5]. Подсчеты производятся по большей части в римских цифрах, так что ошибки нередки; тайны деления в столбик открыты далеко не всем, да и функции нуля еще толком не изучены. И хотя выставленные товары пленяют взор, а посетители явно возбуждены, сама ярмарка остается крошечной. Общего количества товаров, ежегодно попадающих во Францию через перевал Сен- Готар[6] (первый в истории подвесной мост), не хватит, чтобы наполнить современный товарный поезд; объем перевозимого великим венецианским торговым флотом груза недостаточен, чтобы заполнить сегодняшний грузовой корабль.
Наша следующая остановка: Германия, 1550-е годы.
Бородатый, облаченный в меха купец Андреас Рифф возвращается к себе домой в Баден; в письме к жене он сообщает, что успел побывать на тридцати рынках, и ему здорово досаждает стершееся седло. Еще больше ему мешают пошлины - бич того времени: на пути купца останавливают почти каждые десять миль и требуют уплатить пошлину; между Базелем и Кельном это происходит тридцать один раз.
Мало того - каждая община, которую он посещает, обладает своими деньгами, правилами и регуляциями, своими законами и порядками. Только в окрестностях Базеля насчитывается 112 различных мер длины, 92 меры площади, 65 мер сыпучих тел, 163 меры емкости для злаков и 123 - для жидких веществ, 63 - для напитков и более 80 мер веса.
Наша экскурсия продолжается. Дело происходит в Бостоне, на дворе 1639 год[7].
Мы становимся свидетелями судебного процесса. Некто Роберт Кейн, 'давний проповедник Евангелия, человек высокого происхождения, обеспеченный и бездетный, по велению совести приехавший благовествовать о Христе', обвиняется в ужасном преступлении: он получил более шести пенсов прибыли с одного шиллинга - возмутительное вознаграждение! Суд решает, должно ли отлучить грешника от церкви, но ввиду его безупречного прошлого в итоге смягчается и отпускает его со штрафом в двести фунтов. Несчастный господин Кейн столь потрясен, что публично, 'со слезами признает свою порочность и алчность'. Разумеется, главный священник Бостона не мог упустить столь удачную возможность с пользой употребить этот пример сбившегося с пути грешника и в воскресной проповеди, ссылаясь на жадность Кейна, обрушивается на негодные принципы торговли. Среди них и такие:
Все это порочно, от начала до конца порочно, надрывается священник; искать выгоды ради выгоды - значит оказаться во власти страшного греха: алчности.
Итак, мы возвращаемся в Англию и Францию.
В Англии составлен устав крупной торговой организации, Компании путешествующих купцов; среди прочего он указывает на нормы поведения: запрещены ругань, перепалки между членами Компании, игра в карты, содержание охотничьих собак. Никто не должен нести по улице неприглядные узлы. Деловое предприятие получается странноватое, больше похожее на братство со своим особым уставом.
Текстильное производство Франции в последнее время проявляло куда больше самостоятельности, чем ему положено, и в 1666 году было обнародовано распоряжение Кольбера[8], призванное положить конец этой опасной и разрушительной тенденции. Отныне ткани, производимые в Дижоне и Селанжи, должны состоять из 1408 нитей, включая кайму, - не больше, но и не меньше. В Осере, Авалоне и двух других городах-производителях число нитей должно равняться 1376; ткачи Шатильона должны иметь в виду число 1216. Любая ткань, не соответствующая стандартам, будет пригвождена к позорному столбу. Случись такое трижды, к позорному столбу отправится торговец.
Эти пестрые фрагменты давно ушедших эпох кое-что объединяет. Во-первых, идея пристойности (не говоря уже о необходимости) системы, основанной наличной выгоде, еще не укоренилась в умах людей. Во-вторых, отдельный, самостоятельный экономический мир еще не вырвался из социального контекста своего времени. Мир практических сделок до сих пор неразрывно связан с миром нашей политической, общественной и религиозной жизни. Лишь после того, как они окончательно разъединятся, жизнь человека станет представлять собой более-менее привычную для нас картину. Это разъединение не досталось нам даром - за него велась очень долгая и изнурительная борьба.
Кому-то наверняка покажется странным тот факт, что концепция выгоды сравнительно нова; с детства мы привыкли к тому, что каждому человеку свойственно стремление к богатству, дай ему волю - и он будет вести себя не хуже любого уважающего себя бизнесмена. Мотив получения прибыли, говорят нам, стар, как само человечество.
Это не так. В той форме, в которой он известен нам, мотив получения прибыли появился не раньше, чем 'современный человек'. Даже сегодня идея извлечения выгоды исключительно ради выгоды чужда большой доле населения земного шара, не в последнюю очередь потому, что на протяжении многих и многих веков этой идеи просто-напросто не существовало. Сэр Уильям Петти
