Ее несколько акров игровой лужайки

Тело жены было мягким и безвольным, как мешок с соломой, но ему хватило сил поднять ее. Он перенес Линду на кровать.

Обращение к книге всегда вселяло в него ощущение тревоги — смутно он помнил, что раньше уже поступал так, — но теперь все вернулось на свои места. Снаружи не было звезд, но не было там и темноты. Как и солнечные лучи до этого, свет незримой луны окутывал ферму своим сиянием. Делмар различил силуэты лошадей. Казалось, животные спят стоя.

Он свернулся калачиком рядом со своей восхитительной, обворожительной женой и пристроил голову на подушку. В душе его царил покой.

Он снова сидел на софе, и где-то за его спиной пощелкивал проектор. Рядом с ним сидела Меган и болтала ногами, которые едва дотягивались до дощатого пола. Я попросила дедушку снова достать эту штуковину, сказала она. Мы уже сто лет ее не включали.

Как и в прошлый раз, появилось черно-белое зернистое изображение. Но теперь оно походило на съемку скрытой камерой, установленной где-то в углу под потолком. С этой точки незримому наблюдателю открывался вид на просторную комнату со шлакобетонными стенами, на ковер и прочие предметы, в основном большие пластмассовые игрушки — кукольный домик, лошадку-качалку, простенькую карусель, — торопливо сдвинутые к дальней стене, чтобы освободить место на бетонном полу. Посередине голого пола тесной кучкой стояли трое — мужчина, женщина и девочка лет семи. И мужчина держал в руках книгу, огромный фолиант зловещего вида. В дальней стене было маленькое окно, расположенное так высоко, что становилось понятно — комната находилась в полуподвале. Очертания окошка расплывались — оно оказалось вне фокуса камеры. За ним с какой-то хаотической яростью двигались тени, видимые сквозь грязное стекло. Иногда там вспыхивал слепящий свет. Иногда окно становилось абсолютно черным.

Мужчина спешно что-то чертил на полу. Кадры замелькали быстрее, словно их каким-то образом записали на перемотке, из-за чего хаотичное мельтешение за окном вдруг ускорилось. Мужчина закончил рисовать большой круг, по внешней границе которого он выписал вызывающие головную боль символы. Сам мужчина, женщина и ребенок остались в круге.

— Когда ты работал в той школе, у тебя хорошо получалось рисовать, — сказала сидящая рядом с ним Меган.

— Университете, — автоматически поправил ее Делмар.

Она хихикнула:

— Я помню, как ты все время приходил домой с этими жуткими рисунками в раскраске.

— В альбоме, солнышко. Это был альбом для набросков.

— И ты сказал, что нашел их в какой-то книге, которую изучал, и никогда не разрешишь мне посмотреть на них. Никогда.

Он повернулся, собираясь сказать ей, что хватит нести чепуху, что все это было для ее же блага, но она исчезла. Но он был не один: он смотрел на свою копию, только с синяками на лице и порезом на щеке, в хлопчатобумажной рубашке с усеянным пятнами воротником, в рваном жилете и модных брюках, напрочь испорченных какими-то подтеками и пятнами. Он выглядел как ученый, избежавший когтей ада. Он был одет точно так же, как мужчина на пленке. Он и был тем мужчиной на пленке.

Я не давал тебе вспоминать, сказал этот двойник, но ты не успокаивался. Какая-то часть тебя постоянно сражалась со мной, стараясь все вспомнить. Но когда ты вспомнишь, то поймешь, почему тебе снова придется все забыть. Понимание означает безумие. Голос мужчины, голос его второго 'я', был тем голосом, чей шепот он слышал в моменты сильного волнения.

Его оберегающее 'я' продолжало говорить, но Делмар уже не слушал, потому что новый голос отвлек его, забормотав что-то прямо в ухо. Это снова была Меган, он почти чувствовал, как ее губы касаются кожи:

— Не слушай, папа. Он не помешает тебе узнать.

Делмар смотрел, как на экране он согнулся, чтобы нарисовать в центре круга вторую, меньшую окружность, размером примерно с люк. Это был мучительный, медленный процесс, занявший некоторое время даже при ускоренном воспроизведении, а мельтешение в тенях за окном, становилось все более безумным, невероятным и непостижимым. Часто казалось, что мать, которая, как согласился его разум, была Линдой, должна была быть Линдой, с трудом удерживает девочку в пределах круга.

Пока Делмар смотрел запись, окружающая его обстановка начала таять. Вскоре не осталось ничего, кроме мерцающего на стене тумана изображения и голоса Меган.

— Милый папа. Не переживай, потому что я все равно люблю тебя. Я все понимаю. Ты пытался сделать добро с помощью зла, но для того, чтобы использовать зло, самому надо быть злым. Но ты поступил так потому, что любишь нас, а любовь может одновременно быть и доброй, и злой.

Скорость записи снова стала нормальной. Черно-белые Делмар и Линда о чем-то спорили. Она впала в истерику, напуганная его яростной жестикуляцией. Незамеченное никем из них, окно на дальней стенке задрожало. Потемнело. Казалось, что оконная рама обрастает чудовищными волосами.

Голос слегка изменился, он по-прежнему звучал по-детски, но теперь в нем были зрелость и знание:

— То, что ты собирался сделать, требовало столько сил, что никогда, никогда бы не сработало без невинной крови. Я знаю, папа. Я знаю.

На экране он закричал — из-за абсолютной тишины лицо показалось гротескно искаженным — и жена толкнула к нему дочь. Он схватил девочку за запястье и достал нож. Окно, на которое по-прежнему не обращали внимания, приоткрылось, совсем чуть-чуть, и проникшие в комнату волосы-щупальца начали утолщаться и вытягиваться, свиваясь в ленты и веревки. Что-то громадное просачивалось сквозь щель в окне, стекая по стене жидкой глиной.

— Мне надо было бы быть поумней, папа. Не надо мне было так бояться.

Изображение вышло из фокуса, экран словно раскололся напополам, и левая и правая его части не были синхронизированы между собой. На одной половине Делмар, всхлипывая и бормоча заклинание, держал над внутренним кругом кровоточащую руку своей дочери, и черные линии пробуждались к жизни, начинали сиять и гореть по мере того, как на них падала кровь. На второй половине оконная рама выгнулась дугой, в потом стекло разлетелось на кусочки, и скользкая студенистая масса, покрытая густыми волосами, протолкалась в проем, на ходу превращаясь в скопище жадных миножьих пастей и лишенных век человеческих глаз.

Угловая камера снова смотрела на то, как невообразимо ужасная тварь приземлилась на обломки и пружинисто подскочила на месте — и как это существо словно налетело на стену там, где проходила линия внешнего круга. Оно будто врезалось в изогнутое аквариумное стекло. Тварь не шарахнулась от преграды, но повисла на ней, прилипнув к невидимой стене, как втиснутый в тесную банку тарантул, и раскинула вокруг своего извивающегося тела дюжины конечностей, напоминая паука, вырвавшегося из галлюцинаций шизофреника.

Делмар отпустил руку дочери. Он опустился на колени около круга, положив рядом книгу. На шее у него проступили жилы, становясь все заметней по мере того, как он читал заклинание. А маленькая девочка увидела зависшую в воздухе жуткую тварь. И закричала. И бросилась бежать. Прочь от центра круга. Она выбежала из поля зрения невидимого подпотолочного наблюдателя, а тварь быстро, очень быстро поползла по прозрачной преграде, и Линда просто не успела схватить дочь.

Все это время он слышал шепот Меган:

— Разве ты не хочешь узнать, почему мы так любим тебя? Потому что ты такой же, как мы, как один из нас, часть нас, как мы — часть тебя. Мы сожрали тебя, видишь ли. Ты заставил это заклинание работать, магией, извлеченной из моей крови, ты превратил чудовище в мамочку и меня, но мы все равно остались чудовищем, и оно по-прежнему в тебе, всегда было в тебе, меняло тебя изнутри, одну клеточку за другой, потому что твое заклинание не может защитить тебя от такой малости.

Воображаемая камера бесстрастно фиксировала все происходящее. Фонтан темной жидкости, заливающий круг. Падающая на пол оторванная женская рука, ступня рядом с ней и змееподобные черные щупальца, с жадностью набрасывающиеся на куски тела и заглатывающие их. Лицо мужчины, застывшее маской ужаса, но все же он не прекращает заклинание, даже когда чудовищная тварь проникает к нему в невидимый аквариум, просачиваясь сквозь разрыв в том месте, где девочка так неосмотрительно пересекла