даже коснуться Валериного затылка, а женщина отстала, она едва переставляла тени своих ног, Бородулин этого не видел, но каким-то образом знал и представлял.
Стой, – сказал он себе и этому телу, и понял ясным прозрением умирающего сознания, что остановить Валеру он сможет только одним способом: уйти, покинуть его, вернуться в себя, в больницу, где врачи, увидев изменения на экранах, уже суетились вокруг него, не ожидая от своих действий никакого реального эффекта.
Он должен был принять последнее решение: уйти – и умереть, или остаться – и вмешаться в судьбу этих двоих. Он, старший следователь Бородулин, вовсе не собирался вмешиваться в чьи-то отношения, он расследовал лишь насильственную смерть некоего Валерия Мельникова, и сейчас, принимая решение, понял, наконец, что расследование успешно завершено, все элементы мозаики сложились, и, когда он рассмотрит на свет сделанное им самим, то сможет, наконец, уйти, не оставив Валере возможности выбора.
Эта женщина, Алина Грибова, и этот мужчина, Вениамин Болеславский, – две половинки единой человеческой сути, две клона одной души, бродившие по бесконечному мирозданию в поисках друг друга. Валерий Мельников – клон их сутей, не позволявший двум половинкам, двум частям магдебургских полушарий, соединиться, прилипнуть друг к другу навсегда, так, чтобы никакие силы не могли их более разлепить.
Они узнали друг о друге и узнали друг друга. Энергия притяжения оказалась больше энергии отталкивания. И тогда появился нож. Валера сам принес его, потому что, выполняя свою программу, понимал: это единственное, что ему осталось, если он хочет правильно завершить свою жизненную миссию.
Но всплеск энергии, которой обладала в тот момент Алина Грибова, оказался значительно больше, чем мог рассчитывать Валера. Он не знал, что она уже встретилась со своей половинкой, что начались резонансные процессы во множестве миров, не знал, что проиграл эту часть своей программы.
И нанес себе удар. Бородулин ясно это увидел, будто сам в тот момент находился в узкой и темной прихожей.
– Что ты? – сказала Алина, и я посмотрел ей в глаза, прочел в них все, что происходило вчера между ней и второй частью ее сути, я поднял руки, чтобы защитить если не глаза, то мысли, душу, лавина ударила в меня, как таран, смяла меня, я захлебнулся в этом сладком потоке, в медовом вязком любовном экстазе, я не принимал решения, я только выполнил программу. Клон выполняет программу, заложенную в него от рождения.
Нож лежал в моем кармане, я достал его и взял себе. Это оказалось совсем не больно. Еще не понимая происходившего, Алина опустилась передо мной на колени и тронула рукоять ножа.
Вот, – подумал Бородулин. Вот почему отпечатки ее пальцев оказались поверх отпечатков Мельникова. Это можно было предположить. Если, конечно, принять, как рабочую, версию о самоубийстве. Как же это было в духе мексиканских сериалов – покончить с собой на глазах возлюбленной, выбравшей другого! Не могла такая версия прийти никому в голову – и, конечно, не пришла.
А что дальше? Я не удержался в жизни и ушел, отняв у тела не только всю жизненную энергию, но и всю энергию косной физической структуры.
Бородулин удивился этой мысли, возникшей в его сознании. «Косная физическая структура» – он никогда не думал такими словами, это слова не из его лексикона. И не из лексикона Валерия Мельникова, скорее всего. Не похоже, чтобы он читал серьезные книги по физике и биологии. В его квартире оперативники нашли только несколько тощих брошюр по восточным единоборствам и груду газет. Даже странно показалось сначала Бородулину, почему такая женщина, как Алина, столько лет встречалась с человеком не ее круга. Не мог Валерий Мельников думать о косной физической структуре.
Тогда – кто?
Тот, кто сложил эту мозаику человеческих сутей и их клонов. Бородулин не верил в высшие силы, в предназначение, в другие миры, но события безумного сегодняшнего дня, начиная с утреннего вызова на место преступления, так сложились и повернулись к нему такими гранями, что всем его жизненным установкам был нанесен смертельный удар. Такой же смертельный, как удар, нанесенный телу, уже начавшему на больничной койке отсчет времени перехода в лучший из миров, не существующий на самом деле, но реальный для каждого, кто вынужден покинуть любимую с момента рождения физическую реальность.
Сознание следователя все еще удерживалось в промороженном насквозь сером веществе мозга Валерия Мельникова, висело на тонкой ниточке и не позволяло телу совершить последнее интуитивно, вне разума, рассчитанное движение. Бородулин перекусил эту нить и взлетел в воздух, с огорчением обнаружив, что серые стены узкого коридора тянутся вверх на непредсказуемую высоту, и, покинув тело, ему не удастся вырваться на простор, и в себя, умиравшего на больничной койке, вернуться не удастся тоже, потому что открытый сверху коридор вел только в двух направлениях, и оба были закрыты для движения – с одной стороны молча стояли две человеческие тени, с другой – два живых человека. И между ними – макет, муляж, нечто без жизни и энергии, клон, выполнивший миссию.
Сознанию без тела было легко. Это была не легкость взлетевшего в воздух наполненного гелием шарика, а состояние без тяжести, без ощущения не только земного, но и всякого другого притяжения. Он подумал, что так, возможно, парят ангелы, к числу которых его – неужели так может случиться? – скоро причислят.
Он видел сверху серый коридор во всю его длину – и этих людей видел тоже, но не обычным зрением, Бородулин понимал, что у него больше нет глаз, и наблюдение его имеет духовный, а не физический характер. Он видел только потому, что ощущал движение неосознанных мыслей – будто вода обтекает лежащий на дне протоки камень и создает завихрения, проявляющие невидимые контуры.
«Все, – подумал он, – я сделал это для вас. Что сделаете вы для меня?»
Он не знал, могли ли видеть его мужчина и женщина, державшие друг друга за руки и смотревшие не вокруг, а только в себя. Вероятно, они все-таки ощутили какое-то движение то ли в жарком неподвижном воздухе, то ли в пространстве, от воздуха отделенном отсутствием какой бы то ни было материальности.
Мужчина поднял голову, посмотрел Бородулину в глаза (так ему показалось, так ему хотелось видеть, так он понял это легкое движение) и сказал коротко:
– Спасибо.
Женщина тоже произнесла, глядя лишь в глаза своего спутника:
– Спасибо.
И лишь после этого, будто отпущенный на волю из стен тюрьмы, Бородулин ощутил настоящую свободу – свободу думать обо всем, быть везде и знать такое, во что прежде мог лишь верить или не верить.
Серые стены исчезли. Земля исчезла. Исчез тихий звон, звучавший откуда-то и когда-то. Только теперь, когда звон исчез, он подумал, что звуки ему мешали. Теперь, когда настала тишина, он сможет, наконец, быть собой.
Он стал собой и обнаружил, что сидит за столиком в маленьком кафе, а напротив улыбается ему Вера, женщина, которую он потерял много лет назад, она ушла от него после размолвки, сказала «не ищи меня», и он не искал. То есть, искал, конечно, но прошло столько времени, след затерялся, а теперь Вера улыбалась ему из-за столика, и они опять были вместе, об этом говорила Верина улыбка. Он протянул к ней руки ладонями вверх, а она протянула свои, пальцы соединились, между ними будто проскочила искра, и все исчезло, потому что кафе было воспоминанием, и образ Веры был воспоминанием тоже, но счастье осталось, ему больше не нужны были зрительные образы, даже более того – зрение обманывало всегда, а мысль говорила правду. Почему он прежде больше доверял зрению, чем интуиции?
«Мир изменился, – подумал он. – Новый век. Новый…»
Слова поникли.
Врач в реанимационном отделении отключил аппаратуру, обернулся к коллегам и сказал:
– Все.
– Я позвала Антона, – сказала женщина-врач, отнесясь к смерти странного пациента деловито, как к нерешенной проблеме. – Это физик-криогенщик, он будет здесь через полчаса.
– Если тело сохранит минусовую температуру, – пробормотал кто-то из врачей.
