Дорога до Таежного, вопреки моим опасениям, оказывается вполне сносной. Проходит часа полтора, и мы видим за окнами дома поселка. Он лежит между двумя сопками, весь утонувший в сугробах. «ЗИЛ» останавливается. Открываю дверцу, выпрыгиваю в снег.
Приехали.
Стоим на обочине, озираемся. Поселок выглядит нежилым. Много домов разрушено, сквозь дыры в крышах видны ребра стропил. Телеграфные столбы стоят без проводов. Заборы повалились. И главное — нигде не видно людей. Водила закуривает.
— Это че, Таежный? — растерянно спрашивает Губастый.
— Он самый, — и, сплюнув на колесо, водила лезет в кабину.
— Э, стой! — кидается к машине Сапог. — А улица Комсомольская где?
— Там, — машет из окна в дальний конец поселка водила. — Все там. Тут брошенный район.
Урча, словно сытый кот, «ЗИЛ» разворачивается и уезжает.
Мы идем по дороге. Откуда-то появляется собака, рыжая, с подпалинами. Даже издали видно, что она голодная. Собака идет за нами. Вскоре к ней присоединяется еще одна, потом еще. Начинает быстро темнеть.
— Если людей не найдем, — быстро говорит Тёха, оглядываясь на собак, — будем искать дом, чтобы ночевать.
Затопленный сумерками брошенный район остается за спиной. Поднимаемся на небольшой пригорок и видим сверху то, что осталось от Таежного, — десятка полтора домов, сгрудившихся у подножия сопки. Тут явно есть жизнь — видны машины, снег истоптан, исчерчен темными колеями. И главное — в домах светятся окна. До нас доносится тихое гудение двигателя, потом слышится хлопок двери, стук топора и треск раскалываемых дров.
— Ну, идем, что ли? — Сапог первым начинает спускаться с пригорка.
Мы идем следом. Как-то сразу, еще издали, становится понятно, куда нам надо. Большая территория огорожена высоким, добротным забором. Ворота, на них большая вывеска: «Добро пожаловать!» За забором торчат коньки крыш двух крытых шифером домов.
Тёха несколько раз бьет кулаком в ошкуренные, проолифленные доски. Со стуком распахивается окошечко-гляделка.
— Кто такие? — сочным басом интересуются из-за ворот.
— Мы вот… По приглашению! — Губастый тычет в гляделку потрепанную брошюру.
— Откуда? — сурово спрашивает бас.
— Ну, эта… Из Москвы.
— Твою мать! — восхищается бас. — А родители где?
— Нету у нас родителей, — вступает в диалог Тёха. — Мы сами взрослые.
— Это хорошо, ребята, — раздается вдруг у нас за спинами приятный мужской голос. — Это просто замечательно. Виталич, открывай! Нашего полку прибыло…
Глава последняя
Город солнца
Та-дах-та-дах! Та-дах-та-дах! Стучат под полом вагона колеса, скрипят амортизаторы, повизгивают рельсы. Мы снова в пути, мы снова едем. Вот только уже не в купе, не в плацкарте и даже не на жестких скамьях электрички.
Мы сидим на холодном полу товарного вагона. Когда-то в нем возили известку, и белая пыль въелась в деревянные стенки. Людей в вагоне много, человек тридцать. В основном это бичи — так здесь называют бомжей, кочующих по городам и весям в поисках заработка, пропитания и выпивки. Они сидят на корточках или прямо на голых досках, угрюмые, заросшие, одетые в рванину. Кто-то спит, кто-то бездумно смотрит перед собой. Темные лица, темные судьбы. Среди мужчин есть несколько женщин, таких же сумеречных и опустившихся.
Наверное, со стороны и мы тоже выглядим бродягами, может, только одетыми получше. Хотя — почему выглядим? Мы и есть бичи. Юные бичи, проделавшие бесконечно длинный путь через всю страну в надежде обрести свой маленький рай.
Обрели… Точнее, обретаем. Врата уже пройдены, и местный апостол, которого все зовут Цезарь, запер их за нашими спинами большим ржавым ключом.
Это он подошел к нам, когда мы разговаривали со сторожем. Цезарь — самый главный здесь. Рослый, уверенный в себе мужчина в зеленом свитере и пятнистых армейских штанах, заправленных в высокие ботинки. На ремне — кобура с пистолетом и… плетка. Тщательно выбрит, глаза голубые, черты лица правильные. Особых примет нет. Ему подчиняются все и охранники с автоматами, и начальники участков, и водители, и наемные работяги. И мы.
Мы — рабы. Он нам так и сказал, когда ворота открылись и мы вошли внутрь, на территорию, принадлежащую его компании «Экоград». Завел в барак, усадил на нары и, покачиваясь с пяток на носки, будничным тоном объявил:
— Ваша бессмысленная и полная невзгод жизнь закончилась. Отныне вы всегда будете вовремя накормлены здоровой, экологически чистой пищей, одеты по погоде, при необходимости получите медицинскую помощь. У вас будет крыша над головой. Взамен вы обязаны трудиться, ибо труд сделал из обезьяны человека. А вы еще даже не обезьяны, вы — крысы. Но мы научились подстегивать эволюцию…
По бокам от Цезаря стояли двое автоматчиков в камуфляже, и, когда Тёха привстал, они подняли короткие стволы АКСУ.
— Не надо делать глупостей, — улыбнулся Цезарь. — Раб может жить в довольстве и не желать иной доли, если будет честен с господином своим. Еще Сенека — это такой древнеримский философ, вы не знаете, — говорил: «Раб может быть верен, может быть храбр, может быть великодушен, следовательно, может и оказывать благодеяния, ибо это тоже относится к области добродетели». Вдумайтесь в эти слова! Сколько в них прекрасного и глубокого смысла! Боги создали людей разными. Одних — господами, других — рабами. И пока люди придерживались этой доктрины, на планете царил золотой век. Создавались величественные храмы, статуи, писались прекрасные стихи… Великая Римская империя… Впрочем, я увлекся. Запомните: все беды человечества происходят из-за того, что люди в ходе развития так называемой цивилизации получили слишком много свободы. Свобода в конечном итоге и погубит нас. А все потому, что ушел в прошлое самый гуманный и наиболее подходящий для человека общественный строй — рабовладельческий. Я вижу, вы не совсем понимаете меня…
Цезарь сделал паузу, а потом продолжил, уже без пафоса:
— Все просто. Хозяин — в данном случае я — берет на себя всю ответственность за своих рабов — в данном случае вас. Вам больше не придется мучиться с принятием решений — где взять еду, где найти ночлег, как спастись от холода и несправедливости со стороны других людей. Все эти заботы я беру на себя. У меня два высших образования, в том числе юридическое. Я крепко стою на ногах. Ненавижу лицемерие и тупость. Знаю, как обустроиться в этой жизни. И как обустроить других, вас вот, например. Я воплотил в жизнь идеи великих гуманистов — Томмазо Кампанеллы, Томаса Мора, Сен-Симона… Вы же обязаны просто честно трудиться, дабы у меня были материальные возможности содержать вас.
И вдруг гаркнул:
— Понятно?!
— Да… — выдавил из себя Губастый.
Мы промолчали. Наверное, Бройлер или волосатый пиарщик Аристарх из Красноярска нашли бы что ответить. Но мы — не они. И мы промолчали.
— Итак, — в голосе Цезаря теперь лязгало железо, — уясните три простые вещи: я — хозяин. Это раз. Я суров, но справедлив. Это два. Убежать отсюда нельзя. Это три.
И снова сделав паузу, он закончил:
