С Джо Адамсом Джек, не предупредив университетское начальство, совершил увеселительную поездку в Нью-Йорк и на Бермудские острова На Бермудах они оказались почти без гроша. Чтобы собрать деньги на обратную дорогу, Джек отнес в местную газету свои стихи, а Джо подрядился играть несколько вечеров на пианино в каком-то ресторанчике с сомнительной репутацией.
Меньше всего внимания Рид уделял учению, лишь один предмет действительно захватил его — английская литература. Виноват в этом был не он, а профессор Чарльз Копленд, один из немногих преподавателей, оставивших в жизни Рида светлый след.
Вокруг Копленда сформировался небольшой кружок молодежи, который собирался в скромной профессорской квартире каждую субботу. «Копи», как называли его студенты, одинаково любил юность и литературу. Совмещение этих двух привязанностей приводило к ежедневным бурным дебатам под его председательством на литературные и нелитературные темы. Вначале Копи чуждался Рида, казавшегося ему слишком беспокойным и даже буйным. Но искренняя любовь юноши к его предмету растопила ледок недоверия. Копи стал приглашать Джека к себе домой, а вскоре они стали друзьями, невзирая на разницу в годах и положении.
С благодарностью вспоминая своего профессора, Рид писал впоследствии, что «он научил целые поколения студентов находить краски, силу и красоту в книгах и в мире и выражать их». Копи открыл Риду О'Генри с его любовью к маленькому, обыкновенному человеку улицы.
На старших курсах Джек обнаружил, что в Гарварде существует и мятежный дух. Появились студенты, поднявшие бунт против аристократов, против культа спорта, окостенелых традиций, консервативных преподавателей.
Эти бунтари читали экономическую литературу, рассуждали о политике и считали себя социалистами. Скорее всего это были просто молодые люди, чувствующие, что времена изменились и нужны какие-то реформы. Группа студентов образовала даже — неслыханное дело! — Социалистический клуб, деятельность которого привлекла внимание Рида, хотя он никогда не был членом клуба.
Социалистический клуб критиковал университетские власти за то, что они не обеспечивают прожиточного минимума своим работникам, требовал введения курса лекций по социализму, поддерживал движение за женское равноправие и приглашал в Гарвард известных радикалов для дискуссий.
Президентом клуба был красивый, самоуверенный и очень одаренный молодой человек по имени Уолтер Липпманн. Рид дружил с ним, хотя в их отношениях было больше ревнивого соперничества, чем взаимного тепла. Джек считал, что для социалиста Липпманн слишком высокомерен и честолюбив. Однажды он даже назвал президента Социалистического клуба будущим президентом Соединенных Штатов[3].
На старших курсах Джек уже пользовался всеобщим признанием, хотя порой это признание выливалось в неприязнь задетых им снобов и консерваторов. Вершиной его общественной деятельности стало избрание президентом Космополитического клуба, объединявшего студентов двадцати национальностей. Кроме того, он был видной персоной в Драматическом клубе и Западном клубе; последний представлял собой своеобразное землячество.
Неслыханная ранее активность студенчества, его протест против вся и всего казались в те времена чуть ли не революционным событием Но потом Рид понял, что «все это не вносило существенных изменений в мировоззрение людей гарвардского общества, и вполне возможно, что члены наших университетских клубов и спортсмены, представлявшие нас перед лицом внешнего мира, никогда и не слышали об этой политической деятельности. Но меня и многих других она заставила осознать, что в мрачной атмосфере внешнего мира происходит нечто более захватывающее и интересное, чем университетская жизнь. Это возбуждало в нас интерес к сочинениям таких людей, как Герберт Дж. Уэллс, Грэхем Уоллес и им подобные. Одновременно это отвлекало от дилетантизма Оскара Уайльда, который был властителем дум целых поколений студентов…»
В Гарварде Рид впервые встретил человека, повлиявшего на его мышление больше чем кто-либо другой. Линкольну Стеффенсу было уже за сорок, и он находился в зените своей журналистской славы. Его называли «разгребателем грязи» за беспощадные разоблачения коррупции в правительственном аппарате и темных дел крупных монополий. Появление его знаменитой книги «Позор городов» было подобно взрыву бомбы.
В представлении Рида Стеффенс был неустрашимым, буйным ниспровергателем с зычным голосом и дюжими кулаками. Только такой журналист, казалось, был способен внушать страх той преступной своре, которую он вытащил на солнечный свет для всеобщего обозрения. Но Стеффенс оказался невзрачным, узкоплечим человеком, выглядевшим старше своих лет. У него было доброе, усталое лицо сельского учителя с бородкой клинышком. За стеклами очков в простой железной оправе лучились светлые глаза. У него был негромкий, чуть надтреснутый голос.
В Гарвард Стеффенс приехал по приглашению Липпманна, знакомого ему с детства. Липпманн же представил страшно смущенного Джека знаменитому журналисту. Оказалось, что Стеффенс хорошо знает и уважает отца Рида.
Вначале Джек чувствовал себя скованно и напряженно. Деликатный Стеффенс помог ему преодолеть робость, и они разговорились. Было в старом журналисте что-то удивительно располагавшее. С ним хотелось быть честным и откровенным до конца. Никто еще так внимательно не слушал Джека и не понимал его так хорошо. Одна фраза Стеффенса особенно запомнилась Риду, потому что в какой-то степени разрешила некоторые его сомнения:
— Не думайте, что существует пропасть между поэзией и журналистикой. Все дело в способах выражения. В одних случаях писатель стремится создать произведение искусства, в других — просто рассказать свою историю вам, мне, человеку на улице.
Прощаясь, Стеффенс пригласил Джека, если тому доведется бывать в Нью-Йорке, запросто заходить к нему.
Летом 1910 года Джон Рид закончил курс Гарварда. Прежде чем решать, что делать дальше, он хотел осуществить давнюю мечту — провести несколько месяцев в Европе, повидать собственными глазами бесконечно привлекательные дальние страны и чужие города.
Ранним утром 9 июля 1910 года невзрачный пароход «Бостонец», имея на борту семьсот молодых бычков, отплыл в Европу. В этой мычащей компании Джек Рид с одним из гарвардских друзей впервые в жизни собирался пересечь океан. Уолдо Пирс, добродушный, медлительный здоровяк, намеревался изучать живопись в Париже. Узнав, что Джек собирается объехать всю Европу, а при возможности и весь остальной мир, Уолдо вызвался быть его попутчиком хотя бы до Франции.
Но с самого начала между компаньонами возникло разногласие. Рид, как романтик, хотел ехать только на грузовом судне в качестве палубного матроса. Пирс, склонный к комфорту, предпочитал каюты «Мавритании». Вплоть до третьего удара колокола Пирс не прекращал сетовать на нелепую, с его точки зрения, затею Рида ехать со скотом, вместо того чтобы путешествовать в приличном обществе.
Когда «Бостонец» отошел от берега на пять миль, Уолдо совсем затосковал. Убедившись, что команда занята своим делом и на него никто не обращает внимания, он спустился в каюту и положил на постель Джека свой бумажник и часы. Потом он снова вышел на палубу и… перемахнул через борт!
По прошествии двух часов Пирс уже был дома.
На борту «Бостонца» исчезновение пассажира осталось незамеченным. Рид попросту решил, что его попутчик завалился спать куда-нибудь на сеновал. Но утром Пирса хватились. Джек нашел на своей койке его вещи и отнес их капитану. Когда он высказал мнение, что Пирс встретит их в Ливерпуле, капитан только хмыкнул.
— Дай бог, — пробурчал он, — иначе вам не отвертеться от обвинения в его убийстве.
Перспектива была не из веселых Рид искал приключений, но не в такой мере. Пока же в тягостном ожидании решения своей судьбы он наравне со всей командой драил палубу, кормил быков и отстаивал положенные вахты.
Увы, Пирс не встретил его в Ливерпуле, хотя «Мавритания» прибыла в порт на два дня раньше «Бостонца». Павшего духом Рида заковали в ножные кандалы и заперли в каюте. Затем на борт поднялись два громадных английских бобби в высоких шлемах и препроводили Рида в суд. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы в зале заседаний неожиданно не появился сам виновник суматохи. Оказывается,
