«…В обрыве высокой террасы, в полуверсте от зимовья, в толще тальково-слюдистых сланцев обнаружена полиметаллическая жила свинцового блеска, вкрапленного в кварце. Кварц содержит, кроме того, редкие добавки халькопирита и цинковую обманку, большей частью окисленные…»
Россохатский вздрогнул. Сначала он не понял, что его так встревожило в безобидных технических записях геолога. Но тут же чуть приметно усмехнулся: обманка! Камень-обманка вместо благородного металла… Вся его жизнь — камень-обманка, пустая тяжелая порода.
Он взглянул на Бака и Варну, на сосредоточенно сосущего пустую трубку Вараксина и подумал о том, что эти люди не только избрали верную цель, но и твердо знают путь, по которому надо идти к ней. Иначе они не смогли бы ни победить, ни вынести на своих плечах гигантский груз тягот и лишений, выпавших на их долю.
Почти не слушая Бака, Андрей стал вспоминать совсем недавнее прошлое.
Обнаружив сгоревший зимник, Варна и Россохатский стали совещаться — что делать? Не было ни провианта, ни запаса патронов. И то и другое осталось в переметных сумах коней. Решили выходить на свой старый след и возвращаться в Кырен.
Путников преследовали неудачи. Люди ошибались в тропах, возвращались на старое место, теряли силы.
Приходилось питаться грибами, кедровым орехом, ягодой. Ни ломтя хлеба, ни куска мяса!
А ведь Андрей совсем недавно выпутался из скверной истории, голодал, был близок к смерти. Да и Варна находился, вероятно, не в лучшем положении: пожилой горожанин, он совсем не был приспособлен к блужданиям в глуши.
В довершение ко всем бедам, Ян Андреевич, спускаясь по осыпи, подвернул ногу, растянул сухожилие. Полдня просидели у какого-то ручья. Россохатский надеялся, что чекисту станет лучше, но этого не случилось.
Тогда Андрей сказал:
— Пропадем. Надо выбираться. Чего бы это ни стоило.
Чекист ткнул себя в ногу, усмехнулся.
— Идите один или ждите, когда мне станет лучше.
— Ждать? А провиант?
— Идите один. Вот все, что могу сказать.
Андрей нахмурился.
— Вы нездоровы и потому раздражены. Я не могу вас бросить. Это бесчеловечно.
Он предложил:
— Дайте ваш карабин. Попытаюсь добыть мясо. С пищей можно и подождать, пока заживет нога.
— Ну, что ж… Однако не уходите далеко.
Может быть, изголодавшийся, задавленный тяжелыми мыслями о Кате, о ребенке, который уже, наверно, родился, о себе, Андрей вяло и невнимательно выискивал дичь, но он ничего не нашел.
Вернувшись к Варне, лег на холодную траву и заснул.
Утром долго лежал с открытыми глазами, наконец решительно заявил:
— Понесу на себе. Больше ничего не придумать.
— Сколько можете тащить меня? Версту? Две? А потом?
— Не в версте дело. Нельзя сидеть сложа руки.
Он посмотрел на Варну, сказал сухо:
— У меня жена и ребенок. Я не могу так просто подохнуть, Ян Андреевич.
— Да, разумеется. Но тащить — тоже не выход.
Россохатский глупо пошутил:
— Вам будет приятно ехать верхом на белом офицере, Варна.
Чекист нахмурился.
— Нет. Коммунисту не подходит.
— Что «не подходит»?
— Ездить. Ни на белых, ни на красных.
К вечеру у Варны поднялся жар. Вероятно, холодные ночевки совсем выбили его из седла, и он тихонько что-то бормотал в полусне.
На рассвете, увидев, что спутник так же плох, как и вечером, Андрей лег на землю, затащил чекиста себе на спину и, поднявшись, пошел по тропе на юг.
Он брел, покачиваясь, хватая воздух сухим ртом, то и дело натыкался на ветки и камни. Конечно, понимал: не пройдет и версты, как иссякнут силы, и он рухнет на землю. Но что же делать? Не бросать же товарища в беде!
— «Товарища»! — и ухмыльнулся. Еще вчера этот товарищ пристрелил бы Андрея без всякой пощады. Да и сегодня они, вероятно, не ближе друг другу. Просто Варне необходимо золото для Красной России и потому необходим он, Россохатский. Обычная несложная арифметика жизни и борьбы за свое место под солнцем.
Вымотав силы, Андрей положил чекиста у ручья, набрал воды во флягу, напоил больного.
Варна посмотрел на Россохатского сосредоточенным, немигающим взглядом, будто решал трудную задачу и проворчал:
— Нарви мне, сколько можно, ягод, орехов, зелени и уходи. Может, кто попадется навстречу. Иди.
Андрей, не отвечая, лег на землю, стал бездумно разглядывать облака. Они были похожи на белых коров, забредших в синюю реку.
«Экие странные мысли, — подумал он, засыпая. — Коровы… Это молоко и мясо…»
Утром снова тащил Варну на спине, тащил и тащил, потом ковылял на четвереньках, и однажды даже усмехнулся, подумав, что у него уже, кажется, есть немалый опыт подобных передвижений. В глаза лезли какие-то камни; травинки были огромны, будто он глядел на них через увеличительное стекло; и кузнечики шевелили усами, толстыми, как пшеничные колосья.
Теперь он даже не в состоянии сказать, сколько полз. Может статься, два часа, а может, и два дня. В конце концов упал на сопке без единого деревца и провалился в беспамятство. Сначала он очень отдаленно чувствовал жар, сильно хотелось пить, а потом, напротив, стало зябко: вероятно, наступило студеное осеннее утро.
Ему мерещились какие-то люди — не то Дин, не то Дикой, не то старший Леонов. Внезапно подошел Хабара, потряс за плечи, сказал:
— Кажись, живые еще. Оголодали, стало быть. Ничё, оклемаются.
Андрей с трудом разжал веки и увидел прямо перед глазами бородатые лица. Оказалось, на них наткнулись таежники, промышлявшие на Китое и Билютые медведей. Промысловики возвращались в Шимки.
У них были заводные лошади, и через неделю Варна и Россохатский, сидевшие кулями в седлах, дотащились до села. Отсюда их повезли на телеге в Иркутск.
…Андрей обвел комнату глазами, и до него, словно издали, донесся голос Бака, читавшего листки геолога.
Закончив чтение, Борис Аркадьевич позвонил коменданту:
— Старшего Леонова — ко мне.
Проводив гостей в боковушку, чекист снова вернулся в кабинет. Почти тотчас боец охраны привел Евсея.
В комнате, где находились Россохатский, Вараксин и Варна, было отчетливо слышно, о чем шел разговор.
— Садись, гражданин Леонов, — сказал Бак. — Говори. Да закоулками не петляй.
Евсей отозвался с унылым раздражением:
— Я ж те все обсказал… Чё ж еще?
— Повтори, когда и где потерялись люди.
