Лишь много позже, когда минул шок и можно было взглянуть на прошлое с необходимой трезвостью, он с трудом разобрался в причинах поражения. Колчак сверх меры растянул свои армии по фронту, допустил резкое отставание левого фланга и центра Западной армии, ему нечем было заткнуть оперативные дыры — не было резервов. Однако и резервы не смогли бы поправить дело: в тылу адмирала не было рокадных[4] железных дорог, уже наступала распутица, и он лишился возможности маневрировать силами.
Фрунзе отменно использовал эти обстоятельства. Обороняясь самыми малыми силами на оренбургском и уральском направлениях, красный командующий главные силы своей Южной группы бросил во фланг и тыл белых армий в общем направлении на север, отрезая Колчаку пути отхода на восток. Красные тоже были разбросаны по фронту на сотни километров, их тоже хватала за ноги весенняя грязь, и все-таки Фрунзе в непостижимо короткие сроки перегруппировал силы, перебросив войска по железной дороге и походным порядком на многие сотни километров! Он с дьявольской прозорливостью выбрал момент перехода в атаку и главное направление удара. Получив от своей разведки сведения, что между 3-м и 6-м Уральскими корпусами Колчака обозначился разрыв в пятьдесят верст, Фрунзе ударил в стык корпусов, разъединяя их и получая возможность бить противника по частям.
Красные несли в боях немалые потери, однако не только восполняли их с большой быстротой, но и многократно наращивали силу войск.
Из сводок контрразведки следовало, что в апреле и мае девятнадцатого года тысячи коммунистов поспешили на свой Восточный фронт. Партийная конференция Нижнего Новгорода отправила сюда каждого десятого большевика, Владимир — каждого третьего, Калуга, Тверь, Кострома, Курск — всю боеспособную часть комячеек. Массами уходили на позиции рабочие красных профсоюзов. Тридцатитысячная московская организация металлистов бросила на борьбу с ним, Колчаком, пять тысяч человек, текстильщики столичной области — десять тысяч, Петроград — десятую часть союзов.
Красная Армия росла, как снежный ком. Двадцать девятого мая восемнадцатого года ВЦИК отменил добровольческий принцип комплектования армии и установил всеобщую воинскую повинность для трудящихся. А уже к марту девятнадцатого года численность большевистских войск достигла миллиона четырехсот тысяч человек.
В начале апреля красные газеты и листовки пестрели лозунгами партии Ленина: «Все — на Колчака!», «Все — на Урал!», «Смерть или победа!».
Чуть не на всех уральских заводах — Михайловском, Бисертском, Нязепетровском, Симском, Миньярском и многих других, названия которых Колчак не запомнил, в Сибири и Оренбуржье полыхал огонь восстаний и партизанской борьбы. Адмиралу приходилось отвлекать войска с фронта, чтобы хоть как-то обезопасить свой тыл.
Но враги были всюду, и его контрразведка, работавшая, кажется, без сна и отдыха, все-таки не справлялась с обязанностями.
Двадцать второго июля девятнадцатого года, на пороге челябинского сражения, восемнадцать рабочих и разведчиков 27-й красной дивизии проникли на Кузнецовскую дачу Челябинска. Здесь квартировала пехотная рота, отдыхавшая перед боем. В час ночи, без единого выстрела, кучка красных разоружила и разогнала роту, даже не пытавшуюся сопротивляться! Двумя часами позже в Челябинске, на Мишкинской улице, металлисты «Столля и К°» закололи офицерский пикет. Дело дошло до того, что коммунисты Троицка внедрились не только в канцелярии уголовного розыска, милиции и тюрем белых, но и в самую контрразведку.
Кажется, он забежал вперед. Что же было тогда, весной? В начале мая 5-я армия красных взяла Бугуруслан и Сергиевск. До конца месяца пали Бугульма, Белебей, Стерлитамак. Девятого июня Фрунзе ворвался в Уфу.
6-й корпус генерала Сукина понес чудовищные потери: были убиты и взяты в плен около пяти тысяч бойцов. Немногим лучше обстояло дело в 3-м Уральском корпусе. На сторону красных — подумать только! — перешли полностью полк имени Тараса Шевченко, роты Саткинского и Миасского полков.
А дальше? Дальше были Аша-Балашевские высоты, Златоуст, Челябинск. Челябинск… Чем кончится эта гигантская схватка, в которой с обеих сторон участвуют восемьдесят тысяч солдат? Неподалеку от Баландино, в районе Долгодеревенской и Есаульской, надрывались орудия, и адмиралу мерещилось: в воздухе плотно, точно туман, стоит запах сгоревшей взрывчатки.
Что же сейчас творится там, на позициях?
Колчак внезапно подошел к двери, толкнул ее и спустился в палисадник, заросший пропыленными цветами и подсолнухами. Нервно чиркнув спичкой о коробок, закурил и стал медленно прохаживаться по двору. Его взгляд то и дело натыкался на казаков личной охраны и сотрудников контрразведки, но это не успокаивало, а сердило адмирала.
Вдруг он круто обернулся, ощутив на себе чей-то прямой взгляд.
На улице, рядом с калиткой, стоял молодой человек в шинели, сразу видно, что новобранец. Солдатские погоны, обшитые цветным крученым кантом, офицерская кокарда на фуражке — свидетельствовали о том, что перед адмиралом вольноопределяющийся.
Колчак непроизвольно нащупал в кармане шероховатую рукоятку кольта. Но тут же вокруг молодого человека выросла охрана, и верховный главнокомандующий опустил оружие в карман.
Заметив, что адмирал видит его, солдат вскинул пальцы к козырьку фуражки.
— В чем дело? — мрачно поинтересовался Колчак.
— Он к вам, ваше высокопревосходительство, — объяснил Трубчанинов, вышедший вслед за адмиралом. — Я не решался беспокоить по пустякам.
— Что вам угодно? — спросил Колчак, останавливаясь возле мальчишки.
— Меня мобилизовали неделю назад. Я из станицы Еткульской…
— И что же?
Русые волосы парня выбивались из-под козырька мятой фуражки. Кудри слиплись от пота, и он мутными каплями натекал на карие выразительные глаза. Колчак подумал, что эту фуражку и шинель, которая явно не по росту новобранцу, и ботинки с обмотками сняли с убитого солдата. И это тоже сердило адмирала.
Трубчанинов, смущаясь больше обычного, сказал тихо:
— Вольноопределяющийся Россохатский. Кажется, Андрей. Назначен в контрразведку, к Сипайло. Он возражает, ваше высокопревосходительство. Просит перевести его в строевую часть или отпустить совсем из армии.
— Вот как! — пробормотал Колчак, и веко на его левом, прищуренном глазу вздрогнуло, как от укола. — Образование?
— Петроградский университет.
Колчак пожевал губами, прислушиваясь к грохоту и треску снарядов, в упор взглянул на солдата, заметил трехцветный шеврон на левом рукаве.
— Доброволец?
— Нет.
— То есть как — нет? Вольноопределяющиеся вступают в военную службу по добровольно выраженному желанию. Ну-с?
— Не знаю. Меня мобилизовали.
— Хорошо, передайте Сипайло, пусть переведет в действующий полк. А командиру полка скажете, что я повелел примерно наказать вас за распущенность и незнание воинских уставов. Идите.
В другое время адмирал не только не стал бы разговаривать с солдатом, но просто не заметил бы его. Однако сейчас не мог позволить себе действовать так, как привык, как хочется. Приходилось сдерживаться, награждать офицеров и солдат орденами, повышать строевых командиров в чинах без всякой очереди, завоевывая пошатнувшееся доверие армии к нему всякими путями.
Солдат откозырял, неловко повернулся и быстрыми шагами направился на южную окраину Баландино, где помещались люди Сипайло.
— Трубчанинов! — раздраженно крикнул адмирал.
Стоящий рядом лейтенант вздрогнул от неожиданности.
— Я здесь, ваше высокопревосходительство.
