— Меня предупреждали об этом, — отвечал молодой англичанин таким горестным тоном, что сердце Сердара дрогнуло. — Не зная еще грустного факта смерти отца Рамы-Модели, который губит все мои надежды, я оставил последнего при убеждении, что я француз. Мать моя, впрочем, принадлежит к этой нации.
— Говорите, я слушаю вас, — сказал Сердар, в высшей степени заинтригованный этими словами.
— Увы! Я сильно опасаюсь, что преодолел эти две тысячи миль только для того, чтобы убедиться, что вы ничего не можете сделать для меня.
Он остановился на минуту, подавленный охватившим его волнением, но тотчас же продолжал:
— Достаточно одного слова, чтобы вы все поняли: меня зовут Эдуард Кемпбелл, я сын коменданта Хардвара.
Внезапный удар молнии поразил бы Сердара меньше, чем это неожиданное сообщение, и выражение благосклонного интереса, которое было на его лице, мгновенно исчезло.
— Что нужно от меня сыну майора Кемпбелла? — медленно и с расстановкой спросил он.
— Англия отказывается защищать Верхнюю Бенгалию, — пролепетал молодой человек так тихо, что Сердар еле расслышал его. — Крепость Хардвар должна скоро объявить о капитуляции. Я знаю, какая страшная участь ждет гарнизон, и явился поэтому просить вас, как просят милости у Бога, как можно просить единственного человека, который пользуется теперь властью в Индии, спасти моего несчастного отца.
И, с жаром произнеся эти слова, сын майора упал на колени перед Сердаром. И среди тишины, наступившей за этим разговором, раздались надрывающие душу рыдания. Молодой человек плакал… он чувствовал, что его отец осужден.
Сердар едва не ответил громким криком негодования на просьбу спасти человека, который так позорно запятнал себя кровью Индии, что даже наиболее патриотически настроенные газеты Лондона не пытались защищать его. Две тысячи человек, словно стадо баранов пригнанных на эспланаду Хардвара и подставленных под картечь двух артиллерийских батарей, которые стреляли до тех пор, пока не замер последний жалобный вздох, представились ему в эту минуту… Он увидел перед собой кровавые призраки, требующие мести или по крайней мере правосудия, и, вспомнив палача, едва не осыпал жестокими словами его невинного сына.
Страшная это была трагедия в Хардвар-Сикри и, несмотря на безумство, до которого дошли англичане, требовавшие в эти злосчастные дни избиения индусов целыми толпами, многие члены парламента навсегда заслужили себе уважение тем, что добивались наказания виновных. Два селения, в которых жили преимущественно отцы, матери и семьи сипаев, виновных в том, что они прибегли к оружию для поддержания восстановленного трона своего прежнего властителя в Дели, были окружены небольшим гарнизоном Хардвара, и старики, жены, молодые люди, дети были расстреляны за то, что их отцы, сыновья и мужья примкнули к восстанию. Свидетели, присутствовавшие при этом, рассказывают, что в то время как капитан Максвелл командовал расстрелом, гробовое молчание, царившее кругом, нарушалось только плачем грудных детей, лежащих возле своих матерей.
Понятно, что преступление подобного рода не могло не вызвать негодования и жажды мести во всех кастах Индии. Все, у кого кто-либо из родных попал в эту ужасную бойню, дали клятву убивать всякого англичанина, который попадется им в руки. Догадайся только в эту минуту Рама-Модели, что перед ним сын коменданта Хардвара, — и молодого человека не спасли бы ни присутствие Сердара, ни юношеский возраст.
Нана-Сахиб сразу после ужасной трагедии направил главный корпус войска для осады крепости, и теперь с минуты на минуту все ждали, когда голод заставит ее сдаться.
Тронутый молодостью и глубоким горем своего собеседника, Сердар не хотел усугублять его отчаяния лишними жестокими словами.
— Будьте уверены, — сказал он после нескольких минут размышления, — что пожелай я даже удовлетворить вашу просьбу, и тогда мне было бы невозможно избавить коменданта Хардвара от правосудия индусов. Здесь не помогут ни власть, ни влияние самого Нана-Сахиба.
— Ах, если бы вы знали моего отца, — произнес молодой человек, заливаясь слезами, — если бы вы знали, как он добр и человечен, вы не обвинили бы его в таком бессовестном поступке.
— Не я обвиняю его, а вся Индия, все те, кто присутствовал при этой ужасной трагедии. К тому же отец ваш был старшим комендантом, и ничто не могло произойти без его приказания… Факты свидетельствуют против него.
— Я чувствую, что бесполезно убеждать вас и просить.
И, подняв руки к небу, несчастный воскликнул:
— О, бедная Мэри, милая сестра моя!.. Что скажешь ты, когда узнаешь, что наш отец погиб безвозвратно.
Эти слова были произнесены с выражением такого глубокого горя и отчаяния, что Сердар почувствовал себя растроганным до слез; но он не хотел и не мог ничего сделать, а потому ограничился только тем, что пожал плечами.
Рама-Модели не понимал ни одного слова по-французски, но название города Хардвара, несколько раз повторяемое во время разговора, в высшей степени возбудило его любопытство. Он с напряженным вниманием следил за обоими собеседниками, надеясь по лицам узнать тайну их разговора. Он был далек от того, чтобы подозревать об истинном смысле происходящей перед ним сцены, хотя отчаянный вид молодого человека заставлял его догадываться о важном ее значении; настоящий смысл открылся ему гораздо позже, когда Сердар нашел возможным рассказать ему обо всем, не подвергая никого опасности.
Оборот, с самого начала принятый разговором, отдалил ответ на вопрос, который так заинтриговал Сердара. В предыдущем разговоре молодой англичанин никак не мог найти случая сообщить Сердару, как и каким образом он прибыл сюда, а потом, разумеется, должен был вернуться к этому, прощаясь с ним.
— Мне теперь ничего больше не остается, — сказал он, — как передать вам небольшую вещицу, доверенную мне нашим общим другом. Она должна была привести меня к вам в том случае, если бы вы отказались меня принять.
— Вы говорите, вероятно, о господине Робервале, — прервал его Сердар. — Действительно, нет другой рекомендации, которая имела бы равное значение для меня. Надо полагать, вы не объяснили ему цели вашего посещения, иначе он сам понял бы его бесполезность.
— Я не знаю человека, о котором вы говорите. Друга, который посоветовал мне прибегнуть к вам как к единственному лицу, способному спасти моего отца, зовут сэр Джон Ингрэм. Он член английского парламента.
Наступила очередь молодого человека удивляться эффекту, произведенному его словами. Не успел он произнести это имя, как Сердар побледнел и в течение нескольких минут не мог под влиянием сильного волнения произнести ни одного слова. Но жизнь, полная приключений, которую он вел в течение стольких лет, научила его управлять своими чувствами, а потому он вскоре вернул себе обычное хладнокровие.
— Сэр Джон Ингрэм! — повторил он несколько раз. — Да, имя это слишком глубоко запечатлелось в моем сердце, чтобы я забыл его.
Затем на несколько минут он погрузился в далекое прошлое, пробуждавшее в нем, по-видимому, тяжелые воспоминания. Лоб его покрылся каплями пота, и время от времени он вытирал его лихорадочно дрожащей рукой.
Смущенный, испуганный переменой в лице своего собеседника, молодой англичанин не смел говорить и ждал, когда Сердар продолжит начатый разговор.
Скоро последний поднял голову и сказал:
— Простите, пожалуйста! Вы еще слишком молоды и не понимаете, что значит в несколько минут пережить прошлое, полное страданий и тяжелых испытаний… но все прошло, и мы можем продолжать… Вы сказали, что вам поручили передать мне…
— Одну вещь, — отвечал Эдуард Кемпбелл, подавая ему маленький сафьяновый мешочек.
Сердар поспешно открыл его и, внимательно осмотрев то, что в нем было, сказал тихо, как бы про себя:
