Глава 1
Возникновение духовно-рыцарских орденов
Распространение христианства, признание его государственной религией внесло в жизнь верующих благоговейное отношение к восточным святыням, к тем местам, за которыми закрепилось одно название — Святая Земля, Палестина, те земли, где жил, проповедовал, творил чудеса и был распят на кресте Христос. Особое почитание этих мест старательно культивировалось, и уже в III–IV вв. верующие начинают совершать паломничества в эту далекую землю, откуда начинают привозить святыни, частички мощей, даже куски земли из этих мест[17]. Для паломников начинают создавать своеобразные путеводители. Одиним из самых ранних и знаменитых был Бордосский итинерарий. Он содержит описание путешествия из Бордо (Бурдигалы) до Иерусалима по святым местам (333 г.). Известны «Свод сведений об Иерусалиме», составленный в V/VI вв., «О положении Святой Земли» («De situ Terrae Sanctae») Феодосия и приписываемый Антонину из Плаценции. Этот итинерарий представляет описание паломничества в Иерусалим, совершенного около 570 г. Особое место занимает итинерарий Эгерии. Такие итинерарии представляют собой важный документ для изучения ментальности населения того времени и паломнического движения вообще, а также содержат ценнейшие сведения по географии, топографии и археологии Палестины.
Но далеко не все просто было в судьбах паломников, их поджидали опасности по всему пути, а начавшееся вскоре арабское нашествие не остановило пыл верующих, а лишь раззадорило многих из них. Желание любым путем попасть в Иерусалим стало еще сильнее, популярность паломничества только возросла. И тут на помощь пилигримам пришли воины.
Западной христианской Церкви было вовсе не чуждо взятое из Ветхого Завета крылатое выражение «Жизнь человека есть борьба». В переводе Священного Писания на латинский язык, сделанном в IV в. н. э. (так называемой «Вульгате»), слово «борьба» переведено словом militia.
Слово «militia» в его латинском значении не имеет ничего общего с аналогичным по звучанию современным русским словом «милиция» и никак не связано с какой-либо правоохранительной деятельностью. Русское слово, несомненно, имеет латинское происхождение и родственно связано с оригиналом, но сегодня это два разных существительных с совершенно разным смыслом. Итак, латинское «militia» происходит от слова «miles», что в античное время означало свободного воина, добровольца, участника ополчения, а позднее рыцаря. В Средние века этим словом стали называть рыцарей, которые также участвовали в военных предприятиях как свободные воины, в отличие от рекрутированных подневольных крестьян и наемных регулярных войск. В буквальном смысле слово «miles» означало «рать», «воинство», «ополчение», Таким образом, главное в этом понятии — это принцип добровольности участия[18].
Жан Флори, занимаясь проблемой идеологии средневекового дворянства, сделал несколько интересных выводов, которые относятся непосредственно к сути нашего исследования. Анализируя слова, обозначающие самоназвание рыцарей, он отметил, что еще с начала Крестовых походов как к «мирским» солдатам, так и к крестоносцам стало применяться для их обозначения слово militia. Тогда же оно стало употребляться и к членам военных орденов — госпитальерам и тамплиерам, и даже к монахам и епископам, которые часто именовались milites Dei или milites Christi и даже просто milites. Но уже к XII веку, словом militia стали называть только рыцарей[19].
Из незнания этих фактов произошла позднейшая ошибка, столь часто встречающаяся в наши дни. В современном английском названии Суверенного Мальтийского ордена: The Sovereign Military Hospitaller Order of Saint John of Jerusalem of Rhodes and of Malta, слово «Military» ошибочно переводят как «военный». В то время как правильно его надо переводить как «рыцарский». Именно так он переводится, например, на немецкий язык: «Der Souverane Malteser-Ritter-Order».
Однако первые христиане вели «духовную брань» и бились исключительно «духовным мечом», ибо руки их были нередко в оковах. Но вели они, хоть и духовную, но все же брань, и, видимо, потому Св. Бенедикт Нурсийский, основатель западноевропейского монашества, назвал в 543 г. монастырскую жизнь «духовной ратной (т. е. военной) службой», а монахов, оставляющих мир и все, что в миру, ради Господа — «ратью Христовой» или «Христовым воинством» (militia Christi).
Известный русский историк и философ Л.П. Карсавин в своей книге, посвященной истории христианского монашества, писал: «Братство стремящихся к Богу представляется Бенедикту в виде военного отряда — schola <…> Поэтому и деятельность монаха выражается словом militare — «служить»; и устав не что иное, как lex, sub qua militare vis — закон нерушимый и непреложный, как непреложен закон воинской дисциплины. Святой устав содержит все нужное для воина Господня; это — «устав-наставник». И само послушание — дисциплина монастыря — и неограниченная власть аббата превращают братство в воинство Христово»[20]. Итак, образ христианина как воина Божия присутствует в Церкви с самого момента ее основания и является неотъемлемой частью христианской традиции.
По мере возрастания хаоса в Европе, подвергавшейся с начала Средневековья нападениям бесчисленных полчищ враждебных христианству варварских народов — венгров (мадьяр), аваров, норманнов, куманов и многих других, Римская Церковь была вынуждена, наряду с духовным мечом, вооружиться и мечом вполне земным, железным, выпавшим из ослабевших рук светской власти. А уже концу XI — началу XII вв. Западная Церковь меняет свое отношение к войне. Появляются представления
о том, что война ни в коем случае не противоречит христианской этике, а наоборот, может быть «Священной войной». Все это способствовало возникновению особого склада ума, особого типа мышления средневекового человека, названного немецким историком XX века К. Эрдманом «крестоносным мышлением», посвятившем этой проблеме прекрасную книгу[21]. Ну а поскольку война может быть священной, если она идет на пользу Церкви, то Церковь может не только благословлять такую войну, но и призывать к ней. Отсюда, как справедливо писал Хартмун Бокман, «до появления воинского монашеско-рыцарского братства — рукой подать, и сделать это тем проще, что перемена в отношении христианской религии к войне превращала воинское ремесло в ремесло христианское, порождало новое рыцарство с одному ему присущей этикой» [22].
Действительно, вскоре в средневековой Европе возникает идеал христианского рыцарства. Образ рыцаря (miles) в сознании людей и доныне ассоциируется с благородством и бесстрашием. Его миссия заключается в защите тех, кто сам по каким-либо причинам не способен постоять за себя. Л.П. Карсавин по этому поводу замечает: «Не будучи еще аскетическим и не сливаясь еще с монашеским, рыцарский идеал был уже идеалом христианским. Рыцари — «те, кто служит Богородице, преданные от всего сердца», были, по мысли идеологов, защитниками слабых и безоружных, вдов и сирот, защитниками христианства против неверных и еретиков»[23]. Так появились религиозные структуры, которые сочетали в себе идеалы христианской аскезы и воинского служения. Им, конечно, приходилось сражаться за веру и с оружием в руках. И вопреки существующим сегодня представлениям, это вовсе не противоречило сути христианства. «Нет такого закона, — писал св. Бернард Клервосский, — который бы запрещал христианину поднимать меч. Евангелие предписывает воинам сдержанность и справедливость, но оно не говорит им: «Бросьте оружие и откажитесь от воинского дела!». Таким образом, рыцари- крестоносцы стали символом самоотверженного служения Богу и Церкви, и этот благородный образ долгое время служил знаменем всей средневековой Европы. Многие святые: св. Петр Амьенский, св. Бернард
Клервосский, св. Адъютор Вернонский, бл. Урбан II и другие явились инициаторами и активными участниками движения христианского рыцарства к освобождению Святой Земли.
Св. Франциск Ассизский в начале своего пути тоже мечтал стать рыцарем Церкви, хотя и избрал впоследствии другую форму служения Богу. «Появилось новое рыцарство — воинство Божие (militia Dei), — пишет в своей книге Карсавин. Ему не нужны женственные наряды мирского рыцарства. Новое рыцарство заперло двери своих домов для мимов, магов и скоморохов; оно презирает игры, страшится охоты. Редкие часы досуга посвящаются починке одежды и оружия. Молитвы наполняют день, и взрывы смеха сменились святым пением псалмов»[24].