3.1. Как, Любомудр, прохудилась пелена тонкотканой культуры. Лезет из каждой дыры паховитый хаос и срам7. 4. Ткань — это текст, это жизнь. Если ты доктор — дотки. 30 Примечания 1. См. латинский словарь. Ср. имя бабушки Гете. 2. Ср. то, что Набоков назвал «летейская библиотека». 3. Этих зову «дурачки» (см. протопоп Аввакум). 4. Ср. ср. ср. ср. ср. ср. 5. (…) Иванович (1937 —?). 6. Бродский. Также ср. Пушкин о «рубище» и «певце», что, вероятно, восходит к Горацию: purpureus pannus. 7. См. см. см. см. см. см. см.![14] Т. А. Пахарева обращает внимание на то, что в этом стихотворении Лосев «использует <…> возможности двойного словарного толкования слова „ткань“ — ткань как текстильный продукт и ткань — основной элемент живого организма. Соответственно, „доктор“ в его стихотворении — это и „Любомудр“, способный починить „пелену тонкотканой культуры“, и целитель живой ткани» (Пахарева, 2004: 211).
Стихи Лосева — это и лингвистическая школа.
Следующий пример показывает образное описание артикуляции глухого билабиального смычного (образуемого тесным смыканием губ) звука [п’] в слове Петербург:
БЕЗ НАЗВАНИЯ Родной мой город безымян, всегда висит над ним туман в цвет молока снятого. Назвать стесняются уста трижды предавшего Христа и все-таки святого. Как называется страна? Дались вам эти имена! Я из страны, товарищ, где нет дорог, ведущих в Рим, где в небе дым нерастворим и где снежок нетающ[15]. По существу, такая артикуляция [п’] — это жест молчания: при произнесении этого звука рот закрыт. Слово стесняются — ‘не решаются произнести’ приобретает и буквальный этимологический смысл ‘смыкаются’, а название стихотворения из писательского клише превращается в прямое обозначение обсуждаемой темы. Смысл этого образа уходит корнями в философию исихазма с его постулатом о непроизносимости святого имени и еще дальше в мифологическое табуирование слова.
В следующем тексте Лосев анализирует процесс порождения речи, отмечает преимущественную значимость согласных для восприятия смысла, говорит об утрате гласных в потоке речи:
ЗВУКОПОДРАЖАНИЕ Я говорю: ах, минута! — т. е. говорю: М, Н, Т — скомканно, скрученно, гнуто там, в тесноте, в темноте, в мокрых, натруженных, красных мышцах (поди перечисль!) бульканьем, скрипом согласных обозначается мысль. Был бы я маг-семиотик, я отрешился б от них. Я бы себе самолетик сделал из гласных одних: А — как рогулька штурвала, И — исхитрился, взлетел, У — унесло, оторвало от притяжения тел. Бездны не чаю, но чую: О — озаряет чело. Гибелью обозначаю всё или ничего[16]. Стихотворение содержит рассуждение о том, что именно гласные создают мелодический рисунок. Образы этого текста отчетливо связаны с теорией фонетического значения, согласно которой звукам речи соответствуют определенные психологические представления и эмоции (см.: Журавлев, 1974).
Вероятно, претекстом этого стихотворения являются знаменитые строки Николая Гумилева: На Венере, ах, на Венере / Нету слов обидных или властных, / Говорят ангелы на Венере / Языком из одних только гласных. // Если скажут «еа» и «аи» — / Это радостное обещанье, / «Уо», «ао» — о древнем рае / Золотое воспоминанье («На далекой звезде Венере…»[17]). Дмитрий Дрозд, приводя эти строки Гумилева, обращает внимание на то, что Гумилев говорит не о предметах, а об обещании и воспоминании, т. е. о мысли или идее (Дрозд, 2005).
Очень вероятно, что в стихотворении Лосева русская письменность соотнесена с письменностью семитских языков, в которой не обозначаются гласные. К такому пониманию побуждает и сходство слов семиотик — семит.