— Га-га! Га-га! — восторженно закричали младшие братья и сестры и бросились следом, также стуча крыльями. Еще трое, неожиданно для себя поднялись в воздух на какие-то мгновения.
Увидев такую картину, Рыжий подпрыгнул и завизжал. Его воспитанники умеют летать, как погибшие родители, как остальные живущие вокруг птицы!
— А чему ты радуешься? — спросил Сергеич. — Завтра они на крыло — и поминай, как звали. Протянул я с этим делом, пропадет Бурилина капуста. Да и нам с тобой нечем будет заменить новогоднего индюка. Пойду работать.
К приходу гусей вольер был готов. Сергеич сколотил подобие широкого ящика из реек, а верх затянул арматурной сеткой. Этого добра много валялось по берегам окрестных ручьев и речек. Привозили сетку горняки на могучих «Уралах» во время скоротечных и опустошительных набегов на самые отдаленные водоемы района. Удочка, зависящая от капризов рыбьего аппетита, давно была забыта. В ход шел простой и надежный способ: мелкий перекат перегораживался арматурной сеткой, и омут перед ним выгребался неводом. Если омут был слишком глубокий, в него летели заряды аммонита. Благо на горных предприятиях взрывчатки всегда навалом, а методы контроля за расходом существуют только на бумаге для редких проверяющих.
Сергеич построил загон на том месте, где спал Рыжий с гусями. Готовую переднюю стенку пока отложил в сторону. Гуси прошли на лежку, а Рыжий стал обнюхивать новое непонятное сооружение, которое вызвало у него беспокойство: он еще помнил сарай Тороса.
— Хватит, погуляли, — сказал Сергеич. — Подумай, чем гостей кормить будем? Отойди! — поставил на место переднюю стенку и застучал молотком. — Плохо только, что самим гусей кормить надо. Но крупы навалом, гороха полтора мешка. Овсянка есть. Осоки надрать нетрудно, голубику на десерт можно прямо с кустами… Меню что надо. Их собратья-дикари позавидуют. Вкусно и калорийно, не то, что на воле: там щипок, тут глоток.
— Ав-вв! — пес поцарапал лапой рейки.
— Э, нет, ломать нельзя. — Сергеич погрозил пальцем. — Ты здесь для обратной функции — для охраны. А начальник я. И будь добр, подчиняйся.
Рыжий сунулся в щель и завизжал. Как же так? Столько жили вместе…
Подошел Кырыны и мелко-мелко потюкал клювом в сплющенный нос пса. Я тут, не переживай.
— Вот видишь — все у них в порядке. Пойдем лучше корму на ночь намешаем. Через неделю, как жирком заплывут, палкой не выгонишь. Жирок, он наподобие пены из огнетушителя: вмиг всякие опасные огоньки тушит. Пошипел, помахал крылышками и успокоился. А тебе, кстати, это мероприятие не сулит ничего, кроме благ. Должность пастуха сократили, но в номенклатуре ты остался, значит, кормушки не лишен. И, значит, благосостояние твое повысилось. Так что все в нашу кондовую нормативную струю. Дыши свободней, Рыжий!..
Ночью Кырыны просунул голову в щель и позвал:
— Гак-га-а.
Рыжий подошел, полизал его, а потом взял клюв в пасть. Кырыны не убрал голову, и так они стояли довольно долго. Рыжий никак не мог понять, зачем Сергеич разлучил его с воспитанниками.
Утром Сергеич увидел, что Рыжий спит у загородки, а голова гуся покоится на шее пса. Он покачал головой, вытянул из клети совсем истлевшие остатки рюкзака, добавил мешковину, а вверху пристроил крышу.
— Вот тебе терем от непогод.
Гуси всей семьей перешли к решетчатой стенке, и теперь они опять спали рядом, только тонкие планки разделяли Рыжего и его питомцев. А солнце все больше уставало. Почти до середины дня оно плавало где-то за чертой горизонта и жгло красными лучами край неба. А без него земля пустела и затихала. Давно улетели мелкие птицы: кулички, пуночки, трясогузки. Все громче звучали крики журавлиной стаи, готовившей молодежь к дальней дороге. Склоны морены словно обрызгали красным — так горец предупреждал о близких морозах. Когда шли дожди, пятна горца чернели, блекли другие краски, и мир приобретал темно-фиолетовый, с потеками ржавчины, оттенок. Даже свет безоблачных дней стал каким-то сумеречным. Однажды ночью холодный северный ветер принес снег.
— Зима, — сказал утром Сергеич. — Эх, Крайний Север… Ты на душе человеческой как хомут из мечтаний, надежд и разочарований. Речку вот-вот прихватит, уже забереги. И надо же — именно сегодня, когда мужики обещали… Закон бутерброда. Пора убирать сети. А тебе, Рыжий, готовиться на повышение. Ишь какой могучий и красивый вымахал. Конем будешь работать Упряжь стачаем, постромок. На лыжи — и ай-да-а по снегам — Сергеич развесил капканы с цепями по гвоздям, набитым в стену избы. — Пусть проветриваются. Теперь я поехал убирать сети, а ты смотри: мужики придут — привечай по-хозяйски.
К полудню ветер утих, облака растаяли и открыли блеклое небо. Солнце, усевшись на вершину одной из сопок, светило вяло и безразлично. Гуси стояли кучкой посреди загона и переговаривались вполголоса, а иногда кричали. Грязные перья превратили их в какие-то безликие существа. Удивительно быстро пачкаются в неволе северные звери и птицы. На улице топают по хлябям, кувыркаются в болотах, а чисты до скрипа. Зато в ухоженной клетке словно кто поливает их несколько раз за день липучей гадкой жижей…
— Гыл-ла! — протяжно и скорбно прозвучало над головой.
— Гы-ы-ыл-ла! — растекся звук второго голоса. — Гла-ла-ла!
Рыжий поднял голову. В небе, рассыпая колючие белые взблески, плыл гусиный косяк. Линии его изгибались волнами. Казалось, ветер несет легкую, мерцающую живыми огнями, прозрачную ленту. Кырыны, его братья и сестры задрали головы и словно окаменели. А косяк, продолжая сыпать над схваченной первым морозом, укрытой белым покрывалом землей прощальные печальные звоны, плыл и плыл на юг, пока не растаял в блеклой солнечной короне. Воцарилась тишина. Она окутала горы, долину, заглушила журчание Оленьей реки, придавила избу тяжелым тусклым монолитом, а потом взорвалась. Видно, от собственной невыносимой тяжести.
— Гал-гла-ла! — завопили гуси. — Гал-гал-гал!
Они бросились в разные стороны, застучали телами в решетчатые стены, забили крыльями, один ухватил клювом и задергал сетку на потолке. Пружинящий звон, скрип деревянных планок, крики и удары возбудили Рыжего. Он прыгнул на дверь клетки оттянул ее лапой, ухватил край зубами.
— По какой причине шум? — вдруг раздался человеческий голос.
Рыжий отпрыгнул. Довольно близко стоял незнакомый человек. Высокий, широкий в плечах, без бороды. Большие глаза его смотрели весело и любопытно, а на лице светилась добрая улыбка. На плече висел большой рюкзак.
— Что происходит? — спросил пришелец и догадливо засмеялся: — A-а, понял: взятие Бастилии!.. Какой уж раз… Наконец и мне довелось присутствовать на сем историческом акте. А где дирижер? Серге-ич! Спишь? Хм… Молчок… Хозя-яин!.. Хозяин в страхе убежал, заслышав треск формации, но треск о крепости речет, а не о деформации… Вот какой я мудрый. А мудрость повелевает ждать. — Он пошел в сторону избы, но Рыжий прыгнул к двери и зарычал.
— Пароль? — Пришелец остановился. — Не знаю, братец. Но ты молодец, службу знаешь. Подождем на лоне. — Пришелец отступил, обошел клетку, подобрал обрезок доски и сел на нее у края обрыва.
— Э, да тут целый порт, а корабля нет. У берега лед… все ясно: рыбак убирает сети. Наверняка с утра поплыл, значит, скоро будет. А пока давай знакомиться, — пришелец протянул руку.
В запахе нового человека мешались решительность и доброта. Хороший человек. Пришелец взял лапу пса, тиснул и отпустил, сказав:
— Нефедыч. — Потом подвинулся на доске: — Садись, Рыжий-Рыжий-Конопатый! Красавец. Готов спорить, тебя и зовут так — Рыжий. Знаешь, в давние времена обычай был: каждому новорожденному сначала давали имя по первой, на глаз, примете. И только позже, по делам и характеру — настоящее. Знакомишься, например, и уже знаешь, с кем имеешь дело. Доброслав, например, Бычий Рог или Перекати-Поле. Хорошее время было, все знали, что такое честь, традиция и уважение к себе и ближнему. И еще каждый знал, что он может. Отсюда и имел, что мог. Эх, Рыжий, всем этим заповедям тысячи лет. Жаль, в наш век их выбросили, и каждое поколение начинает почти с нуля, орет: «…Мы свой, мы новый…» А надо просто развивать старый… Начинает с нуля, к нулю и приходит — закономерно. Как ты думаешь, отчего это? Отчего вдруг природа решила в массовом порядке почти на сотню лет дать восторжествовать
