– Нет, сейчас звонить нельзя, вы мешаете несению службы, – сменил аргументацию обер- шериф.
Я настаивал на своих правах, ссылался на закон. Тогда начальник отделения перестал со мной церемониться: – Если вы сейчас же не сядете на стул, вон там, в углу, и не будете оставаться на нем, я немедленно отправлю вас в камеру этажом ниже. Я испуганно замолчал. Позднее я узнал, что может означать «этажом ниже». В народе эта крутая лестница в подвал снискала себе печальную известность: болтали о подозрительных «падениях», при которых задержанные часто получали такие серьезные увечья, каких не бывает, когда человек случайно оступится.
Мой адвокат, которого проинформировал кто-то из журналистов, со своей стороны в течение всего этого времени безуспешно пытался дозвониться до меня: полицейские отвечали, что они якобы не знают, где я нахожусь. Так официально я «исчез» на целый час.
Только после того, как один из журналистов в поисках информации переступил порог участка и узрел меня там, ситуация разрядилась. Я был счастлив получить свидетеля и тем самым вновь установить контакт с внешним миром. Сразу же после этого меня отпустили домой с наказом «больше никогда этого не делать».
Позднее против меня было начато расследование (мне инкриминировалось «грубое нарушение общественного порядка»), но вскоре его приостановили. Неловко, согласитесь, обвинять в «нарушении общественного порядка» того, кто следует букве Закона о гражданской самообороне.
Но цель акции была достигнута. Сенсационный снимок обошел все газеты, в ту пору еще не привыкшие к акциям внепарламентской оппозиции. Мы даже получили вырезки с сообщениями из зарубежных газет. Большинство изданий использовали эту историю как повод для критического комментирования законов о «самообороне». Обсуждались смысл и бессмыслица неприкрытой попытки психологической подготовки к войне, а этого я и добивался.
Мне оставалось только выяснить для себя один принципиальный вопрос: насколько гражданин имеет право отклоняться от норм ношения одежды, дабы его не обвинили в том, что он угрожает безопасности и порядку? Мой адвокат и я попытались вначале сделать это юридическим путем – безрезультатно. Примерно год спустя комитет по правовым вопросам земельного парламента Нижней Саксонии установил, что «в правовом отношении действия полицейских по отношению ко мне были 'безупречными'».
И только через десять лет мои действия были признаны правомерными, что одновременно явилось звонкой оплеухой комитету по правовым вопросам. В одном серьезном учебнике для будущих юристов все происшедшее со мной приводится в качестве примера под рубрикой «Упражнения средней трудности для начинающих». Озаглавлена эта история «Кабаретист с противогазом». После подробного (на семнадцати страницах) анализа случившегося авторы учебника приходят к выводу: «Меры, предпринятые полицией против Киттнера, можно квалифицировать как нарушение закона». Таким образом, этот случай стал классическим примером полицейского произвола.
По этому учебнику обучается нынешнее поколение юристов в ФРГ. Извлекли ли они – ив первую очередь полиция – из этого уроки, я еще когда-нибудь при случае проверю.
Когда наш ансамбль в 1960 году готовил первую программу, мы с женой жили в маленьком деревянном домишке на склоне горы, прямо над Гёттингеном. Мы выбрали его, поскольку у нас всегда было туго с деньгами. С октября по апрель ходить там можно было только в резиновых сапогах, благо они дешевы, а в холодные вечера нередко приходилось отрываться от писанины, чтобы над огнем еле коптившей керосиновой печурки отогреть закоченевшие пальцы. Но великолепное лето с лихвой вознаградило нас за нехватку комфорта зимой. Мы провели его в буквальном смысле за столом под сливовыми деревьями.
Весь наш коллектив собирался каждые два дня в саду не только потому, что у нас не было репетиционного зала. Вдоль границы участка шла тропинка, на которой частенько можно было видеть гуляющих. Таким образом, нашей первой, к сожалению, не приносящей Дохода публикой были граждане, которые, взобравшись порой на забор и покачивая удивленно головами, пытались понять, что у нас там происходит. Попытки эти были безуспешными: с такого расстояния можно было расслышать в лучшем случае обрывки фраз. Однако кучка странно одетых и оживленно жестикулирующих (в соответствии с разработанной мизансценой) людей была достаточно необычна, чтобы тот или иной прохожий не возымел время от времени желания задержаться у дырявого забора. И в самом деле, кому могло прийти в голову, что в саду репетируют?
Ударным номером нашей программы был скетч под названием «Судите и не будете судимы». Речь в нем шла о тех (к сожалению, за прошедшие годы тема не потеряла своей актуальности), кто во времена нацизма занимался судопроизводством и, не понеся никакого наказания, сохранив и места, и привилегии, продолжает вершить «право» в соответствии с неизменными традициями, словно ничего не случилось.
Кульминацией сцены, изображавшей слушание дела, был момент, когда для всех троих ее участников – судьи, адвоката и обвиняемого – в пылу схватки оживает прошлое и они в едином порыве вскидывают руку в нацистском приветствии. Для правильного понимания сцены важно было не переиграть, и потому мы вновь и вновь, до полного изнеможения репетировали этот кусок – ив саду тоже.
Во время одной из пауз я заметил одинокого зрителя. Это был прилично одетый мужчина лет сорока, судя по виду, какой-нибудь бравый учитель. Он энергично поманил меня и, когда я подошел, тоном заговорщика прошептал: «Молодой человек, то, чем вы здесь занимаетесь, слишком опасно». До меня не сразу дошло, что он имеет в виду, и я с непонимающим видом уставился на него. Тогда он объяснился: «Это хорошо, что есть еще молодежь, которая не продала своей чести союзникам. Но поймите, сад просматривается со всех сторон. Вы можете нажить себе кучу неприятностей, это неразумно. Сегодня нужно действовать осторожнее». Я все еще не мог найти слов. Тогда «соратник» заметил фамильярно: «Знаете что, навестите меня как-нибудь, мы обо всем поговорим спокойно… Есть другие пути».
С этими словами «доброжелатель» протянул мне визитную карточку и четким немецким шагом стал спускаться с горы. Он и в самом деле оказался учителем средней школы, хотя и немного неосторожным. А может, и нет.
Мы были молоды тогда и потому оставили все это без последствий. А жаль, думаю я сейчас.
Как-то однажды поздним вечером, возвращаясь с гастролей, мы остановились в небольшой, но приличной гостинице в старой части города. Это было здание старинной архитектуры с круглыми толстыми стеклами в окнах. И нам показалась уютной, почти домашней атмосфера в зале с низкими сводами, с клетчатыми скатертями на столах и запахом жареной картошки. Несколько припозднившихся гостей, заглянувших сюда, вероятно, после театра, вполголоса обсуждали городские сплетни.
Мы ждали заказа, а тем временем мой коллега Вилли Вайст-Бош, рассматривавший выставленные на обозрение пивные кружки и оловянные тарелки, обнаружил антиквариат особого рода: маленький настольный черный флажок с вышитыми на нем серебряными рунами – эмблемой СС, руководимой Гиммлером организации, объединявшей преступников, на совести которых миллионы убитых.
Мы сняли эту мерзость со стены и подвергли тщательному осмотру. Вокруг блестящих, вышитых серебром символов можно было прочесть и вышитый готическими буквами девиз этой организации убийц и палачей: «Моя честь – в верности».
Сомнения быть не могло: здесь спустя десятилетия после бесславного конца коричневых орд открыто
