играя на разнице уровней, должны были сделать Россию (или то, что от нее останется) колониальной страной.
Таков был план до августовского путча. Срыв операции «Баран» изменил ситуацию.
По-прежнему реформы Гайдара связаны с одной сверхзадачей — отнять у населения все его сбережения, чтобы ультиматум «работы за кусок хлеба с солью» был принят жадно, с большим желанием. Ведь и хлеба не будет. По-прежнему реформы Гайдара строят не рынок — не обольщайтесь, — они строят внеэкономическое принуждение к труду. Покупательский спрос уже сегодня неэластичен (есть такое экономическое понятие), ибо и так минимален. Он адекватен вашей личности (в лучшем случае), ничего лишнего вы себе не покупаете, а значит, не можете отказаться хоть от чего-то, не изменив структуру своих потребностей, не став другой личностью. И значит, цель такого реформаторства с понижением спроса ниже предела эластичности — сломать личность. Это своего рода форма экономического терроризма.
Но это все — дело рук демократов. Они — архитекторы бедствия, они ответственны. И отвечать им придется.
Что же касается Горбачева, он сделал на своем месте, что мог, и ушел изящно, произнеся блестящую речь, расставив в ней все политические акценты, «кто есть ху», и фонетические (наконец-то он мог позволить себе произнести «углубить», а не «углубить»), а также наградив напоследок Аллу Пугачеву высоким титулом и приняв в Кремле группу «Скорпионз». Я считаю, что и то, и другое, и третье недооценивается, ибо трактуется буквально, на уровне прямолинейного, обывательского сознания. Но если представить эту ситуацию во всей ее многозначительности, с точки зрения социокультурного моделирования, то можно сказать, это был жест талантливого режиссера, хорошо понимающего, что такое постмодерн, измерившего всю глубину иронии, как категории искусства XX века. Политического искусства.
А у Президента России и его замечательного правительства, состоящего из бывшего комитета комсомола Центрального экономико-математического института (это был всегда такой консервативно- коммунистический комитет комсомола), задача одна: провести эту кривую теперь уже почти вертикально в точку минимума. Думаю, взрыв не заставит себя долго ждать. Могут быть варианты, разные тактики, эта точка может плавать с апреля до октября. Но стратегия одна: население будет ограблено. Насколько сильно — я думаю, что ваш костюмчик вам, возможно, и оставят, но часы снимут и диктофон отберут.
Думаю также, что сев провалят, порядка со снабжением навести невозможно, административная система сломана, и в какой момент захотят взорвать нашу экономику — зависит от мирового сообщества и темпов нашего «прогрессивного разоружения». Михаил Сергеевич в этом, конечно, виноват не будет. Он сделал все возможное для спасения Союза. Он предупреждал. Он даже напоследок опять защищал социализм… Ах, эти политические игры XX века! Они не носят жесткий характер. Они больше напоминают кунфу, шаолинь, а никак не киксбоксинг. В киксбоксинг играют на улице любители острых ощущений…
Так что я полностью принимаю ваш упрек в неточности моего прогноза. Но все же он был не так далек от истины, если рассматривать все происходящее с точки зрения… ну, скажем, политического сюрреализма.
— В этой ситуации на какие силы вы возлагаете надежды, кого поддерживаете, после того как ваши прежние союзники оказались политически недееспособны?
— Я называю три силы, который сейчас, можно сказать, уже образовали неоконсервативный альянс: младопатриотизм, государственный демократизм и белый коммунизм. Это самые умеренные силы, которые могут радикально изменить ситуацию. Изменения нужны, но при слишком резких получается то, что в физике зовется «гидростатический удар» — попросту ассенизационный эффект, когда из трубы под большим давлением вылетают — м-м-м… вещества, повышение уровня которых в нашем обществе вызвало бы излишнюю фекализацию всей страны. Единственное, что, на мой взгляд, возможно в такой ситуации, — это выдвижение приемлемой для Запада и вместе с тем гарантирующей стабильность на территории бывшего (а может, будущего) Союза модели неоконсерватизма в его отечественном варианте.
Неоконсерватизм состоит из трех блоков: это либерализация экономики, модернизация промышленности и традиционные ценности. Во всем мире такая политика ассоциируется с именами Рейгана, де Голля, Тэтчер, а у нас почему-то с Гитлером, Муссолини, а то и Сталиным. Но это уже вопрос дешевого политического маневрирования. Неоконсерватизм — отрицание отрицания, отрицание перестройки — но не ее завоеваний, а ее отречения от прежних ценностей. Надо заново показать эти ценности советского периода, сопрячь их с дореволюционными, придать истории историческое звучание, а не звучание анекдота. Ибо та сила, что реально приходит к власти, должна заявить право собственности на все историческое наследие.
— Вы говорите о реабилитации прежних ценностей — но каких именно?
— Не о реабилитации, а об историзации. Если мы таким же методом будем анализировать перестройку, мы и ее представим как сатанизм. А историзм заключается в том, что ни один период не демонизируется, ни один не апологетизируется, но каждый взвешивается летописно, строго и анализируется во всей его сложности. Исторический процесс вообще не может быть осмыслен в образах и терминах, свойственных обыденному псевдоинтеллигентскому сознанию, которое я называю прокурорствованием на кухне. Беда в том, что это прокурорствование распространилось с отдельных кухонь по средствам массовой коммуникации в общественное сознание.
— Но вы говорили когда-то, что направление, избранное Горбачевым, было стратегически верным, он хотел построить открытое общество…
— Да, он открылся. Только не в ту сторону. В закрытом обществе, существовавшем на территории СССР, энтропия нарастала, и было ясно как Божий день: закрыться нам еще лет на 10 — и энтропия по законам термодинамики сметет здесь все. Действительным идеологам перестройки казалось, что достаточно открыться горизонтально, в пространстве. При этом они закрылись (или позволили себя закрыть) во времени, а третье, вертикальное, сакральное измерение осталось, как и прежде, плотно закупоренным, тогда как общества восточного типа (а наше именно таково) меряют свою открытость сакральной компонентой.
— Сакральная открытость — что это значит?
— Наше общество было десакрализовано окончательно во времена Брежнева — и закрыто от своего собственного Эгрегора. И вместе с тем закрыто временно — отсечено от прошлого, разрезано на части. И вот на фоне этой двойной закрытости раскрывается вдруг пространственная компонента — причем в узком, строго направленном на Запад, секторе.
— Вы считаете, что неоконсервативный блок сумеет превратить центробежные силы в центростремительные, возвратить Союз в прежние границы и, наконец, вернуть нам связь с эгрегором?
— Думаю, да. Не стоит впадать в панику: многие процессы, из тех, что носят базисный характер, пока еще подконтрольны. Стал гораздо более сконцентрирован, а значит, и подконтролен теневой капитал. Выявлен спектр политических сил и интересов. Продемонстрирован и нежелательный вариант развития — обозначена катастрофа, которая может наступить, но пока не наступила. Активизированы процессы социальной ротации: более молодые и государственно мыслящие люди приходят во властные структуры. Многое заново переосмыслено в истории. Среди объектов, которые закрываются, есть много старых, что отвечает интересам модернизации.
Да, процесс приближается к точке бифуркации, в которой, как известно, даже Господь Бог не знает, каким будет результат. Если бы знал и мог контролировать вектор напряжения в зоне контакта двух Эонов, двух эпох, это значило бы, что он лишает нас-свободы воли и изменяет своему провиденциальному замыслу. Как дальше пойдет процесс — неизвестно, но я бы не стал драматизировать ни один из вариантов. Возможно, Россия будет географически расчленена, но тогда это лишь подхлестнет иррадентизм, борьбу за воссоединение этноса.
Короче говоря, не знаю, как там насчет козочки, но что касается самолета, то мне бы хотелось, чтоб это был респектабельный «Боинг» и он благополучно приземлился где-нибудь в Нью-Йорке, а еще лучше в аэропорту Хитроу.
— Вопрос обывательский, но по-обывательски интересный. Что дальше?
— Я думаю, процесс будет развиваться на протяжении 20–25 лет. Стратегические ориентиры победы или поражения определятся между 2005 и 2008 годами.
