– Кто сейчас ходит за рыбой? – донеслись до Брагоды слова старика. – Промыслы совсем пусты. Ушла рыбица. А потом, почему я должен отдавать лучшую свою поимку колдуну, если он не может возвернуть косяки обратно? Верно я говорю, Урчага?
Пес, поджав тощее брюхо, слушал, иногда вздрагивая и поднимая голову. Временами он словно силился ответить хозяину, и тогда из его груди вырывался слабый, похожий на восклицание, стон.
– Так-то вот. – Рыбарь прислонился спиной к вывернутым на просушку шкурам. Они источали гниловатый смрад, доходивший до Брагоды, и борсек морщился. Старик же как ни в чем не бывало жевал копченую рыбью мякость. Потом с трудом поднялся и, вновь обратившись к собаке, сказал:– А-а, пойдем-ка, пожалуй…
Они поплелись мимо растопыренных стапелей судостроильни, давно пустой и забытой, как и весь этот грязный берег.
– Смотри, смотри, «Орлица»! Вот так развалина! Ты узнаешь ее, старина?
Пес, как бы в знак согласия, помахал лохматым хвостом.
Старик подошел к черному остову лодки.
– Сколько же лет прошло?
Он погладил лодку рукой и закрыл глаза. И кто только не гонялся за ней в протоках Водры 16 – даны, свены, норвеги…. Никто не упрекнет эту древесину в том, что ее кости рассохлись на берегу!
– Пойдем, Урчага, мне здесь что-то тяжело дышать.
Пес, шлепая лапами по мокрому песку, поспешил за хозяином.
Неожиданно старик вспомнил о Брагоде.
– Эй, воин! Вечерять пора, а там, глядишь, за доброй чарой и ночь переминем.
В щель между краями облаков ударило закатное солнце. Брагода обреченно вздохнул и пошел по песчаной дорожке вслед за стариком.
Попав в самый разлет осеннего ветрохода, борсек уже пятый день клял налетающие на берег волны. Если бы не пожитки Бужаты, пущенные на мен, воину уже давно пришлось бы голодать. В Волине ходовым разменом признавалась только вешка – беличья шкурка, и потому, почти достигнув цели своего пути, освободясь от обременительной для борсека поклажи, фракийских кобыл и дорожного снаряжения, Брагода походил на меховщика.
В Волине поговаривали о том, что жрецы и оракул Арконы собирают представителей знатных воинских родов для посвящения 17 . Теперь только Брагоде стала ясна цель Бужаты и смысл его приглашения в Аркону.
Никогда еще вражеское побережье 20 не знало такого скопления ближних к роду иноплеменников. После того как вся приморская Славия отринула новую попытку Оттонских епископов затянуть на ее шее петлю под трупоносным распятьем, не приходилось и помышлять, что родовая вольница удержится сама собой.
Земли эти однажды уже крестили. Народ, видя у христиан и свою, языческую, символику, не противился обряду. Язычники всегда поклонялись символу солнца – кресту, и потому целовали его с полным своим душевным благоговением. Однако дальше этого дело не пошло. Иссушенного Иисуса приняли как новое солнечное божество и уготовили ему достойное место в череде солнечных сезонов. Но когда гамбургские пастыри учредили единовластие нового бога с непонятными, сумасбродными его идеями, народ взроптал. Но Брагода не раз замечал, как круглолицая, еще не старая хозяйка дома, где он жил, старательно милостивила разом и Святовита и Ис Уса.
…К утру волны утихли. Струг столкнули на воду, добротно укрепили мачту на пеньковых распорах, и корабль ожидал только воли кормчего.
Брагода всматривался в открытую всем ветрам морскую даль. Попутчиков подобралось немного, но рыбарь в накладе не остался. Старик неузнаваемо преобразился, едва только его сухие руки уцепили кормчее весло. Он поднял плечи, приосанился, и совсем иная стихия завладела им. Если бы не лошади, перегородившие судно от борта до борта, теснота не стесняла бы путников. Но и это неудобство скоро разрешилось тем, что каждый устроился на своем облюбованном месте.
Брагода украдкой осмотрел своих попутчиков, не выказывая, однако, особого интереса к каждому из них в отдельности. Двое из пяти были воины, руяне. Несмотря на свежесть морских порывов, они не прикрывали тела плащами, а бесстрастно подставлялись ветру в своих кожаных косогрудках с одним обнаженным плечом. К широким их очельям были прикреплены кожаные косицы, подчеркивавшие воинское происхождение. Брагода подумал о том, что и ему не пристало прятаться в объятиях своего тяжелого плаща. Но в этот момент сырое крошево разбившейся волны придало мыслям борсека иное направление: он решил, что не стоит распушать оперение раньше самого полета.
Аркона – город среди скал – затерялась в дальнем углу священного острова Руяна. На пути к нему всадникам предстояло перебраться через многочисленные заливы, распахавшие здесь земную твердь.
Едва только холодная слюда небес озарилась огненным колесом золотогривого Хорса, как три всадника, резвя лошадей, ворвались в долину. Предстоящий день будоражил их воображение, а цель у них оказалась одна. В едином порыве слились биение молодых сердец, дробь копыт по каменному панцирю долины, свежий напор утреннего ветра.
Спутники Брагоды не выявляли особой тяги к верховой езде. Живя среди скал или в прибрежных песчаниках Варяжского моря, руяне привыкли видеть врага, идущего под парусом, а не конной лавиной по берегу. Это и делало их пешими воинами. Однако сейчас скачка увлекла их не меньше, чем Брагоду.
В глубине долины всадники пересекли хрустальные струи ручья.
– Смотрите, что это? – спросил своих спутников Брагода.
Из приземистых кустов тянулся вверх сизоватый дымок, который постепенно превращался в уродливое существо с клыкастой пастью.
– Это дух долины. Мы вторглись в его владения, – тихо проговорил один из всадников.
– Нужно принести ему жертву, – сказал борсек, – иначе мы отсюда не выберемся.
Он спрыгнул с коня, привязал его к узловатой ветке дуба и отправился на поиски потребия. Сыпучий холм, на который забрался борсек, наверху был сплошь усыпан камнями, поросшими серым лишайником. Поиски Брагоды скоро увенчались успехом – перед ним на плоской спине камня грелась змея.
Воины, нанизав куски рассеченной гадюки на тонкую острогу, возвели жертвенник. Под острогой руяне подожгли сушину одолень-травы, и, когда взгляды их снова устремились вперед, утренний воздух над холмами снова был чист и недвижим. Дух принял их жертву!
Аркона выступила внезапно. Город, отдаленный от дороги высокой насыпью, был залит солнцем, и всадники даже зажмурились, прикрывая глаза козырьками ладоней. У ворот они спешились и возвестили о своем прибытии сдержанным, но неробким стуком. К их удивлению, тишина, стоявшая над Арконой, поглотила шум вторжения так легко, что не оставила воинам и шанса быть услышанными. Руяне стали выказывать беспокойство. Однако вскоре створки ворот качнулись, разъехались, и перед всадниками открылась пустынная улица, ведущая к центру города. Их никто не остановил.
Ближе к вечеру, гуляя по Арконе, борсек столкнулся с одним из здешних жрецов. Тот вперил взгляд в гривну, висевшую на шее воина, однако ничего не сказал и поспешно удалился.
Брагода почувствовал, что интерес жреца к нему был не случаен, и стал думать о том, что дорогое украшение ему нужно обязательно принести Святовиту. Может быть, на то рассчитывал и Бужата, сам не носивший гривну?
В тот самый момент, когда борсек вспомнил Бужату, в затененной глубине храма возникла фигура молодого жреца. Он подошел к алтарю, возле которого распластался оракул. Простояв некоторое время и не обнаружив к себе ни малейшего интереса, жрец робко произнес:
– Он здесь…
Оракул неторопливо поднялся.
– Ты видел гривну?
– Да. Он пришел!
В тесной подвальне борсек с трудом пробрался сквозь месиво лоснящихся от масла тел. У дальнего свободного простенка сбросил с плеч суму и опустился на залежку из сухого тростника.
