открыться матери; он знал, как ей будет тяжело, как он огорчит ее, но все же не мог поступить иначе.
Так оно и случилось. Елена Андреевна долго плакала и говорила, что она никогда не думала, что ее сын может вырасти нечестным человеком. Володька готов был стерпеть все, но только не слезы. Нелегко ему пришлось в те дни.
К счастью, все удалось скрыть от отца. Потом дело уладилось. Он обещал матери и директору больше никогда не участвовать в подобных историях. Но из школы пришлось уйти.
Самым унизительным было делать вид, будто каждое утро собираешься в школу, чтобы не вызвать подозрений отца.
Иногда Володька шел гулять. Он бродил по Невскому, не обращая внимания на дожди, которые обильно шли в ту весну. Иногда заходил в кино, но даже удивительно веселые картины его любимца Чарли Чаплина не радовали в те дни. В одну из таких прогулок по Невскому возле Садовой он встретил Лялю. Она шла под руку с каким-то длинным парнем, очень аккуратным на вид и, наверное, тоже из балета. Володька надвинул кепку и хотел пройти мимо, но Ляля увидела его, бросила спутника и подошла. Пришлось остановиться. Ляля говорила о том, что очень жалеет о случившемся и теперь верит, что он ни в чем не виноват.
— Нет, виноват, — зло сказал Володька. — Еще что?
Ляля, видно, хотела сказать многое, но, смущенная его резкостью, раздумала и, вынув маленький кружевной платочек, начала вдруг плакать и вытирать им слезы.
Моросил мелкий дождь. В широкой полосе асфальта отражались сверкавшие машины. Через плечо Ляли он видел ее спутника, который нетерпеливо прохаживался около Публичной библиотеки, держа желтый чемоданчик, тот самый, что так часто носил и Володька. Ресницы Ляли были накрашены, от дождя и слез у нее под глазами появилась чернота.
— Ну, ладно, мне некогда, — резко сказал Володька и, пренебрегая правилами уличного движения, пересек проспект…
Наконец экзамены за девятый класс были сданы. Настроение переменилось.
Летом Володька задумался: кем же в конце концов быть?.. В течение последних лет он собирался поочередно то стать капитаном дальнего плавания, то актером, то архитектором, то конструктором самолетов. Так и дожил до семнадцати лет, ничего не решив и ни на чем твердо не остановившись.
Но однажды, лежа на песке у Петропавловской крепости и глядя на бледное ленинградское небо, он вдруг подумал о том, что неплохо бы ему стать, например, кинорежиссером. Тогда можно будет строить фантастические города, самому писать сценарии, музыку и сниматься. А больше всего нравилось Володьке, что он сможет управлять громадным людским механизмом, быть тем, по чьей воле все делается.
И, зажмурясь, он довольно-таки отчетливо представлял себя на автомобиле с рупором в руках среди тысячи людей, отдающим приказания на съемках натуры.
С этими нетвердыми мечтами и планами и пришел он в новую школу.
3
С Латуницем Нелли Ивановна познакомилась в Киеве.
Шел двадцать второй год. Не раз переходивший из рук в руки город наконец обрел покой. Твердо установилась Советская власть. Потом начался нэп. На старом Крещатике открылись частные магазины, и твердые, хрустящие червонцы появились взамен бумажных миллиардов. В городе шныряли люди, торгующие из-под полы контрабандными духами и помадой.
Неля, так звали ее подруги, поступила в частную театральную студию. Больше всего на свете ей хотелось стать актрисой. У нее был голос и слух. Она неплохо пела, но находили, что драматические способности Нелли Стронской превышают музыкальные.
Друзья пророчили ей успех и славу.
Впервые она увидела Латуница на вечере у подруги. Высокий, с черными волосами и такими же темными глазами, во френче с огромными карманами, в широких галифе и сапогах по колено, военный — новый знакомый — показался ей величественным и красивым.
Латуниц был молод. Только что он вернулся из Средней Азии, где служил в кавалерийском полку. В Киеве жила его мать, — он не видел ее всю войну и теперь приехал навестить.
В тот вечер Латуниц был не очень-то разговорчив, а потом вдруг попросил у Нелли разрешения проводить ее до дому, и она согласилась.
С этого все началось. С тех пор он часами ждал ее у дверей студии в маленьком кривом переулке. Она выходила, и они долго гуляли по Владимирской горке, шли к Днепру, смотрели на его удивительные красные берега в часы заката.
Редкий пароходик бороздил в те дни днепровскую гладь. Кругом все дышало величавым покоем.
Им некуда было спешить: Латуниц остановился в маленькой комнате матери, Неля жила в семье своего многодетного отца — переплетчика.
Они без устали бродили по улицам старого города. Было сухо. Воздух в конце лета был наполнен запахами яблок. По вечерам расточали дурманящий аромат цветущие табаки.
В один из таких вечеров Латуниц неумело и неожиданно сделал предложение, и Нелли так же неожиданно приняла его.
Она любила Латуница и побаивалась его. Он покорял ее своей физической силой, уменьем быть сдержанным, твердой волей. Прежде Нелли не приходилось встречать таких людей. Однако порой ее пугала замкнутость мужа, привычка подолгу молчать, о чем-то раздумывая.
Через год у них родилась дочь. Ее назвали Ниной. На время Нелли Ивановна оставила мечты о театре. Латуниц любил дочь своей особой любовью. Он мог часами стоять у коляски и молча смотреть на ребенка. А потом надевал шинель, уходил и возвращался с какой-нибудь совсем не подходящей по возрасту дочки игрушкой.
Этими игрушками, ожидавшими своего времени, была уже забита и без того их очень маленькая комната в военном общежитии.
Когда Нине исполнился год, Латуниц получил повышение. Из Киева его перевели в Петроград. Нелли Ивановна этому очень обрадовалась. Она снова горела желанием пойти на сцену и надеялась, что в Петрограде, где так много театров, ей это легко удастся.
Они поселились в большом доме, вблизи Манежной площади.
Но в театр поступить не пришлось. Шел двадцать четвертый год: безработные актеры обивали пороги посредрабиса. И Нелли Ивановна стала скучать. Латуниц же не умел развлекать жену. С утра и до позднего вечера пропадал он на службе. В свободное время занимался и читал совершенно непонятные Нелли Ивановне книги.
Украдкой она плакала и жалела о лучших годах проходящей молодости. Потом Латуница послали в академию, он уехал в Москву, надеясь сразу же выписать туда семью. У Нелли Ивановны снова появились какие-то надежды. Но квартиры в Москве не нашлось. Латуниц написал жене, что придется пока повременить.
Нина росла. В три года она стала забавной белокурой девочкой, веселой и смышленой. Нелли Ивановна завязывала ей огромный бант на голове и называла ее Зайкой. С Зайкой ходила она гулять в Михайловский сад. Там Нина бегала по дорожкам, возилась в песке, а Нелли Ивановна сидела на скамейке, читала книжку и с удовольствием украдкой наблюдала, как останавливались и улыбались прохожие, глядя на ее дочь.
Там, в Михайловском саду, она и познакомилась с Долининым. Была весна, на улице продавали цветы. И Долинин каждый день являлся с букетами ландышей или пионов. Нелли Ивановна краснела и принимала их. И каждый вечер Нелли Ивановна клялась себе не ходить больше в сад. Но утром обязательно шла, и Долинин уже ждал ее на скамейке. А Нина, — она сразу полюбила Долинина, — завидев его, бежала навстречу и, сидя у него на коленях, играла золотой цепочкой часов. Долинин смеялся и целовал ее в щеки.
