Алексей Парщиков Я ЖИЛ НА ПОЛЕ ПОЛТАВСКОЙ БИТВЫ
ВСТУПЛЕНИЕ
Беги моя строчка, мой пёс, - лови! - и возвращайся к ноге с веткой в сходящихся челюстях, и снова служи дуге, - улетает посылка глазу на радость, а мышцам твоим на работу, море беру и метаю - куда? - и море приспосабливается к полёту, уменьшаясь, как тень от очков в жгучий день, когда их на пробу приближают к лицу, и твердея, как эта же тень, только чтобы лечь меж бумагой и шрифтом и волниться во рту языком; наконец, вспышка! - и расширяется прежнее море, но за срезом страниц. Буквы, вы - армия, ослепшая вдруг и бредущая краем времён, мы вас видим вплотную - рис ресниц, и сверху - риски колонн, - брошена техника, люди, как на кукане, связаны температурой тел, но очнутся войска, доберись хоть один до двенадцатислойных стен Идеального Города, и выспись на чистом, и стань - херувим; новым зреньем обводит нас текст и от лиц наших не отделим. Всё, что я вижу, вилку даёт от хрусталика - в сердце и мозг, и, скрестившись на кончиках пальцев, ссыпается в лязг машинописи, вот машинка - амфитеатр, спиной развёрнутый к хору, лист идёт, как лавина бы - вспять! вбок - поправка - и в гору. Выиграй, мой инструмент, кинь на пальцах - очко! - а под углом иным - те же буквы летят, словно комья земли, и лепится холм, чуть станина дрожит, и блестят рычажки в капельках масла, а над ними - не раскрытые видом гребешки душистые смысла, сам не лёгок я на подъём, больше сил против лени затрачу, а в машинку заложены кипы полётов и способ движенья прыгучий! Правь на юг, с изворотом, чтоб цокнули мы языком над Стокгольмом, уцепившись за клавишу - Ъ - мы оставим первопрестольный снег. Я обольщён жарой. Север спокоен, как на ботинке узел, - тем глубже он занят собой, чем резче ты дёрнешь морозный усик. Не в благоденствии дело, но чтоб дух прокормить, соберём травы, на хуторах плодоносных петляя в окрестностях тёплой Полтавы, вот я, Господи, весь, вот мой пёс, он бежит моей властью васильками - Велеса внук - и возвращается - св. Власий.
ГЛАВА ПЕРВАЯ, В КОТОРОЙ ПОВЕСТВУЕТСЯ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ОРУЖИЯ 1.1. Где точка опоры? Не по учебнику помню: галактики контур остист, где точка опоры? Ушедший в воронку, чем кончится гаснущий свист? Или перед собой её держит к забору теснящийся пыльный бурунчик, или на донце сознания носит её трясогузка - прыткий стаканчик? Но уронится заверть в расцепе с небесной зубчаткой, а птичка вдоль отмели прыг-скок и ушла..., надо мной ли висит эта точка? В сравнении с ней элементы восьмого периода - пух, дирижабли, так тяжела эта точка и неустойчива - лишь время её окружает, лишь ошмётки вселенной и палочки-души (две-три) прежде чем утратиться вовсе, край иглы озирают, и - нет глубже ям. Словно газета, заглавьем читая концовку, вращаясь и рея, ближе к точке кривляются все, - кто же мог быть смешон перед нею? От неё отделяются гладкие мелкие камушки - их пустота облизала - это души оружия, и сразу становится тесно в штабах и казармах. Обнаружились души оружия, намечаясь в эфире как только в лоск притёрлись приклады к ладоням, в идее - обычная галька. Меж людьми побродила винтовка и знает, что такое удар по улыбке, застилая полвоздуха, пуля из-под ног извергает булыжник. Ах, чем палить по мишеням новобранцами ада, лучше пить в одиночку! Хмельное тело затылком нащупывает самовитую точку. Она свободней, чем оборванный трос, чертящий на воздухе лепестки, гуляет - где хочет, и в неё никогда не прицеливаются стрелки. Это точка опоры галактики - не вершина, а низ блаженства, от неё и пушка и нож, их морозное совершенство.
1.2. ПЕРВАЯ ПУШКА Первая пушка была рассчитана на любопытство врага и число частей её - по числу врагов. На левом берегу Ворсклы возвели водяные меха, а между ними - колонну со скобкой для рычагов, по краям которых подцеплены широкие платформы. В ботфортах, заказанных для данного офорта, люди вереницей шли с платформы на платформу и обратно, такие весы поочерёдно давили на меха, получался массовый насос, выталкивающий два заряда и дающий общее распределение греха. Меха и колонна покоились на шестиколёсном помосте, а вдоль реки пробегала кожаная кишка, надуваясь от насоса, она гнала колёса и вместе всех артиллеристов, удивлённых слегка.1 Копиисты писали машину на облаке, палящую лагом, в этом был урок мореходного и авиа-духа, и косила врага, как вертлюг разболтанная костомаха, колёса за её спиной напоминали два уха. Пушка могла быть разобрана на мельчайшие частички и разнесена по свету в нагрудных карманах армий, спрятана за щеками или вплетена в косички и т.п., что ещё не перенято нами. Представим, что враг стоит напротив ствола. Выстрел! - стрела соединяет грудь и спину, тело руками обхватывает бесконечную машину, тщится, становясь меньшим узлом большего узла. И немедленно выравниваются весовые качели, а тот солдат, что составил перевес, взлетает, как завитушка мадонны Боттичелли, и уходит за Малобудищанский лес. И спалили конструкцию, в дыму не увидев ни зги. Кто знал, что паровоз эту тьму растревожит? 'У него, - писал Маркс, - было в сущности две ноги, которые он попеременно поднимал, как лошадь.'2
1.3. ЯГНЁНОК РАССКАЗЫВАЕТ О РАСПРЕ ДВУХ БРАТЬЕВ, КОТОРЫЕ ПЫТАЛИСЬ ПОЙМАТЬ ЕГО ДЛЯ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ, И О ТОМ, КАК РОДИЛСЯ НОЖ Казалось, неба поперёк шли ординарные скоты, крутя ухмылками хвосты, и чаяли уснуть. Пастух меж них похож на поплавок, нанизанный на чистый дух. Варилась тонна комарья и каждая из единиц мир обегала вдоль границ, их сумма жгла пружиной шерсть, мне было больно. Думал я: есть ангел и контрангел есть, чьи чёрно-белые ряды, как в упаковке для яиц, и с точки зрения овец они выносливее всех и неделимы. Завиты галактики - их яркий мех. Я убегал от них, родных, в скачке мой пыл - угольник сил, в скачке я сахаром застыл, растаял и возник, паря, я знал, что изо всех моих ног не получится ружья. Бег, из чего была земля? Как два рельефа на одной стене, они гнались стеной за мной, о, их синхронный рёв проснувшихся в крапиве. Я расслабился в тени врагов. За степью пролегал каньон: скала, обрыв, скала, обрыв. На скалах жил десяток трав, висел на бурых корешках травинок в пропастях озон в каких-то призрачных мешках. Из-за луны и мимо нас катился весь в слезах клубок простых колючек. Я залёг. Они - искать! От сих до сих. Но друг на друге взгляд увяз преследователей моих. Открылся чудный разворот земных осей, я заскользил вдоль смерти, словно вдоль перил в зоосаду вокруг оград, где спал сверхслива-бегемот и сливу ел под смех солдат. Масштаб менялся наугад. Мой Боже, ты не есть часы. Я есмь не для колбасы, история - не след во мглу, зачем вцепился в брата брат, дай им двуручную пилу! Сближаются. Взаимен слух. И шаг. Мерцают кулаки. Как проволочные мотки, концы друг в друге ищут. Вящ удар был брата брату в пах, вспых! - над вознёй взлетела вещь. Та вещь была разделена в пропорции, примерно, пять к двум, что поменьше - рукоять, побольше - лезвие; соврёшь, сказав: длина, ещё длина... Спина подсказывает: нож, ножа, ножу, ножом, ноже. В проёме занавеса клин так разбегается в экран, как нож обнял бы небеса. Он здесь, и - нет его уже. Но это принцип колеса. Вслед за блуждающим ножом уходит человек-магнит. Нож! оглянись! Моих копыт раздвоенных печать в кружке Земли. Ночь. Воздух пережжён. Душа на подкидной доске.
1.4. ПЕРВОЕ ДЕЛОВОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ, НАПИСАННОЕ В МОЁМ САДУ. РАСПОЛОЖЕННОМ НА ПОЛЕ ПОЛТАВСКОЙ БИТВЫ Ребёнки - зайцеобразны: снизу два зуба, а щёки! Так же и зайцы - детоподобны. Злобны зайцы и непредсказуемы, словно осколки серы чиркнувшей спички. Впереди мотоцикла и сзади - прыг-скок! - живые кавычки! После октябрьских праздников по вечерам они сигают в мой сад, наисмелейший проводку перегрызает и, сам чернея, отключает свет. Я ж защищаю саженец северного синапа от их аппетита в одиночестве полном, где нету иллюзий единства и авторитета, и сколько-то старых привычек не противоречат всякой новой привычке. Я покупаю в хозмаге мешок мышеловок - розовые дощечки с железным креплением, как сандалия Ахиллеса - где пятка мифологическая, там у меня для приманки насажен колбасный кружок. А на заре обхожу мышеловки - попадаются бабочки и полёвки и неизвестного вида зверьки типа гармошки в роговой окантовке. Всем грызунам я горло перерезаю и вешаю их над ведром головой вниз, чтобы добыть множитель косоухого страха - кровь крыс. Скисшую кровь я известью осветляю и побелочной щёткой мажу остовы и скелетные ветви погуще, так, чтоб стекало с коры. В сумерках заячье стадо вкруг
