интуиция помогла мне увидеть уже и здесь, в Греции, тень вооруженного охотника, желающего отнять последнее, что у меня есть, — печальную жизнь.
Чтобы хранить хладнокровное спокойствие, я часто сосредотачивался на детстве — поре беззаботной невинности. Тогда я любил читать книги. Уже в армии я вспоминал, как писатели подавали весь ужас раненной преступлением совести. Мне казалось, что, как и счастливая любовь, эти муки — красивый художественный вымысел. Но теперь, испытывая их собственным сердцем, я поражаюсь, как точно авторы передавали это чувство, особенно Достоевский. Да, за каждым преступлением следует наказание — тюрьма, пуля либо, если ты всего этого избежал, собственная совесть — самый справедливый и жестокий судья.
Когда-то я воевал солдатом срочной службы в Афганистане — стране, навсегда и безвозвратно изменившей мое, прежде светлое, мировоззрение. Наш позорный уход из нее совпал с падением железного занавеса, в результате чего в страну со стороны Европы и Америки полетели комья грязи и булыжники, быстро превратившие ее в помойку. Мы вернулись уже не на ту родину, которую знали, это была обокраденная и изнасилованная Западом страна. Тот самый Запад, вооруживший моджахедов, был теперь в России властителем как сердец, так и имущества бывших советских граждан.
В детстве мне хотелось стать космонавтом, но я был востребован новым демократическим государством в качестве киллера. Работы мне всегда хватало. Помню, как сидел без куска хлеба, но с бутылкой водки в пустой квартире, когда позвонил мой армейский приятель и пригласил меня в ресторан на обед. Обед был вкусный, но с особой приправой — порохом. Так я нашел свою работу. Вначале я даже был доволен — все внешне не отличалось от знакомой мне войны. Там были исступленные моджахеды, здесь — откровенные преступники и зарвавшиеся бизнесмены. Там убивали во имя одной большой политики, здесь — во имя многих малых. Но скоро я почувствовал разницу. Возмездие пришло быстрее, чем я предполагал.
Всем из книг известно, что такой агрессивный род занятий, как мой, и вытекающий из него образ существования не предусматривают долгой жизни. И вот и на меня объявили охоту. Мой учитель в армии часто говорил мне, обучая навыкам владения стрелковым оружием:
— Саша, ты должен научиться смотреть глазами противника и слушать его ушами, врасти в его шкуру, почувствуй, как он дышит, — только так, почти вжившись в его сущность, ты сможешь узнать его следующий шаг. Эти простые люди на самом деле очень коварны, Саша.
Я проходил эту науку в холодных горах близ Герата, сжимая в руках снайперскую винтовку. На ее прикладе я старым гвоздем делал зарубки за каждого убитого моджахеда, их было так много, что я считал себя почти Покрышкиным, сбивающим гитлеровские истребители.
Теперь я сам стал жертвой и вынужден убегать по чужой стране от зловещих киллеров. Последний мой заказ был на одного крупного вора в законе — восходящую звезду преступной Москвы. Теперь для меня стало ясно, что, согласившись на эту работу, я подписал свой смертный приговор. Я, к сожалению, узнал больше, чем требовалось, чтобы они — мои высокопоставленные заказчики — оставили меня в живых. Думаю, что в Фессалониках — городе с названием, подозрительно похожим на мою фамилию, меня найдут довольно быстро. Криминальный мир этой северной греческой столицы контролировали понтийцы, которые были слишком тесно связаны с российскими преступными группировками, чтобы мои контакты с ними были безопасными. Слишком ласково меня приняли здесь, предложили кров, любовь и работу, чтобы это было правдой.
Я никогда не задумывался, есть ли Бог на белом свете, но перед лицом возможной близкой смерти всегда вспоминаешь Создателя, и поэтому сейчас я шел в базилику святого Димитрия Солунского, считая, что делаю самый правильный в моем положении ход. Зайдя в базилику, я подошел к прекрасно оправленной в серебро и золото раке мощей святого, у которой стояли красивые улыбающиеся пары молодоженов. Видимо, они, как и московские жених и невеста, в обязательном порядке посещающие после ЗАГСа Красную площадь, приходят сюда в день своей свадьбы, фотографируются со счастливыми лицами, испрашивая Божьего благословения на совместную жизнь. А мне на что просить благословения — на смерть? Но какая участь меня ждет после того, как меня убьют? Даже и с моими малыми познаниями в религии я понимал, что мою профессию не очень-то жалуют в загробном мире, и смерть предрекает мне лишь будущие вечные мучения. Если только…
—Молодой человек, вы случайно не из России? — какой-то незнакомец вежливо тронул меня за плечо, навязывая свою компанию.
Я вздрогнул от неожиданности:
—А как вы узнали? — страхи, отпугнутые было красотой и духовностью базилики, принялись вновь терзать душу.
Мой пожилой собеседник с небольшой русой бородкой, аккуратной прической и благородным лицом — типичная внешность ортодоксов — похлопал меня по плечу:
—Мы, русские, значительно отличаемся от местных. И дело даже не во внешности, хотя и в этом тоже, — ортодокс улыбнулся. — Вы пришли сюда помолиться? А я вот работаю у отца Дионисия на Святой горе. Давайте присядем.
— А, присесть можно. На какой горе вы работаете?
Мы сели на одну из стоящих рядами, как в католических храмах, скамеек
— На Святой. Ну, на Афоне, — собеседник, по всей видимости, сильно удивился, что я ничего не знаю об этом месте, и, в то же время, обрадовался, потому как сейчас он имел прекрасную возможность пространно пообъяснять мне, насколько свят Афон, а заодно и потренироваться в своем искусстве проповеди. Он говорил долго, интересно и заумно. — …Проклятые масоны давно уже хотят провести в правительстве закон об отмене «аватона».
— «Аватон»? Что это?
— Запрет на посещение Святой горы женщинами — так решила Сама Пресвятая. И вот, масоны…
— А что, разве этот запрет действительно выполняется? Хм! Удивительно, — слегка удивившись, я вдруг понял, каков будет мой следующий ход, и перебил назойливую проповедь уже немолодого ортодокса, протянув ему свою замаранную в убийствах руку. — Давайте лучше сперва познакомимся, меня зовут Александр.
— А мое имя Антоний, — собеседник взглянул на мою дрожащую протянутую руку и нехотя, даже с каким-то отвращением подал свою, но, поколебавшись секунду, так и не решился на рукопожатие. — Вы меня простите, Александр… — он кротко покосился на руку. — Конечно, вы в этом не виноваты, вы же этого не знали…
Мне показалось на миг, что мои ладони вдруг стали красными и липкими от крови, и я испуганно, словно обжегшись кипятком, отдернул свою руку и тревожно посмотрел на пальцы, неоднократно жавшие на спусковой крючок:
— Вы что?! В чем я не виноват?!
— Знаете, ну это вам на будущее. На самом деле, обряд рукопожатия пришел в наш мир от масонов, — Антоний скроил благоговейное лицо, — это один из древнейших масонских обрядов.
— Масонский обряд? Вы серьезно? — я облегченно выдохнул. — Простите, я действительно этого не знал.
— Да нет, ничего-ничего…
— Послушайте, Антоний, а вашему отцу Дионисию не нужны еще работники? — я улыбнулся, как агнец. — Хотелось бы помолиться Богу на этой святой земле и заодно заработать немного денег. А?
Антоний вдруг оживился.
— Конечно, особых барышей вы там не получите. Кстати, какая у вас профессия?
— Я ки…к-каменщик.
— Ну, каменщики нам нужны. Правда, отец Дионисий платит нам всего по тридцать евро за день. Скуповат, ничего не скажу. Но при этом кормежка и крыша над головой — дармовые.
— Дармовые? Отлично! Ну, так по рукам? — я вновь протянул свою ладонь и сразу ее отдернул. — Ой, простите, забыл.
— Да нет, ничего-ничего… — Антоний вытащил блокнот и нацарапал адрес отца Дионисия. — Сначала доезжаешь на автобусе до остановки Hotel Halkidiki — там находится автовокзал, затем садишься в
