— Да хрень всякая: проволока, гвозди, провода…
— Может, дом покосило?
— Тогда бы и другие ящики поехали, чудило!
— Значит, Филиппыч. У меня у тетки в доме живет Филиппыч. Она ему сахарок кладет, чтобы был добрей. Потому что, когда Филиппыч рассердится — всё вверх дном переворачивает. Никого не видно, а посуда с полки так и летит.
Мотня хмыкнул.
— Это ты кина насмотрелся.
— Да пошел ты! Мне тетка сама рассказывала! А общаться с ним надо ласково. Особенно если что- нибудь пропадет с ясного места, и никак найти нельзя. Значит, Филиппыч сбондил. Тогда надо сказать: 'Филиппыч, забавник, поди поешь каши, отдай вещи наши'. И через полчаса — хоп! — всё снова на месте. А если начать базар на забор мазать, то стремно будет… Еще он зеркало не любит…
— Я мочиловку Косого прошел, там стрельбы было — до неба. Во где стремно было, понял?
— Понял, — кивнул Чекан, потянувшись то ли к сосискам, то ли к пиву, то ли к тому и другому. Но не дотянулся.
Где-то затрещало, свет погас, телевизор потух. Комнату заполнили молчаливые сумерки.
Мотня отвратительно выругался.
— Монтеры наши, туда и так их!
— Позор двадцатого века, — констатировал Чекан.
Поскольку уже довольно сильно стемнело, Мотня взял зажигалку и, освещая себе дорогу ее слабым огнем, отправился к входной двери. В прихожей он бесполезно пощелкал выключателем и снова страшно выругался.
Вернулся он уже менее злой, потому что сильно удивленный.
— Хрень какая-то. Все предохранители сразу повыбивало. Включаю — снова вырубает. Не видал такого.
— Может в доме что-то?
— У соседей всё нормально, счетчики крутят, в натуре…
Большой палец Мотни чересчур нагрелся от зажигалки, которой он освещал себе окрестности. Громко матерясь, он затряс рукой, остужая ужаленную кожу. А когда кончил шипеть и рычать, оба приятеля услышали ровный шум водопада.
— Это ты воду на кухне включил? — спросил Мотня.
— Я пиво пил, — возразил Чекан.
— Тогда какая падла кран трогала?
На этот вопрос Чекан на всякий случай не отозвался, всё более убеждаясь в истинности теткиных рассказов.
Мотня постоял, соображая насчет 'падлы'.
— А может просто кран лажёвый — потек, — высказал он логичное предположение, но на всякий случай произнес магическую фразу:-Если кого найду — урою!
Снова осветив пространство прыгающим огнем зажигалки, он отправился на кухню. Из крана хлестало, как из петергофского фонтана.
'Интересно, горячая течет или холодная?' — почему-то зашевелилась в голове мысль.
Но как только он взялся за кран, сверху на шею упало что-то легкое, змеящееся.
'Провод какой-то', — успел подумать Мотня, брезгливо хватаясь за него другой рукой.
Чекан сидел и слушал шум льющейся воды, пока не почувствовал себя немного идиотом. Он слышал грохот табуретки, о которую хряпнулся головой упавший Мотня, но и предположить не мог, что его кореш валяется на полу, а списал всё на малогабаритность наших кухонь и плохую видимость.
'Табуретку сбил, бегемот!'
В конце концов в душе у Чекана стали ползать беспокойные тараканы.
— Мотня! Ты что там, копыта отбросил? — громко сказал он, думая, что шутит.
Никто не отзывался; табуретки больше не падали. Чекан понял: хочешь, не хочешь — придется оторваться от стула и пива и идти искать кореша.
Он стал шарить свою зажигалку, лежавшую возле тарелки. Зажигалки не было, хотя Чекан точно помнил, как два раза закуривал от нее. Он поднял тарелку, отчего лежавшая в ней вилка с нехорошим звоном упала на пол, и обшарил всё вокруг. Источник огня и света исчез. Не исключено, что зажигалка упала на пол — да где теперь в темноте найдешь!
Чекан почувствовал себя первобытным человеком, безоружным перед силами природы.
— Санёк! — воззвал он. — Кончай умника макарить! Из-за тебя зажигалку посеял!
Мотня продолжал загадочно молчать. У Чекана за воротник поползли мурашки, а на языке завертелось про кашу и про Филиппыча. Он встал и под играющий в кухне клекот воды осторожно двинулся сквозь темноту. Но только вышел в прихожую, как в соседней комнате страшно заорал кот. И тут же по стенам и по потолку загуляли бесшумные оранжевые отсветы.
'Горим!' — влетела в голову мысль и засела там как огромная заноза.
— Мотня, так твою! Пожар у тебя!
Чекан рванул на отсветы, вбежал в комнату и остолбенел. Струи огня на глазах разбегались по паркету, креслу и кровати, взлетали по занавескам.
— Салют Победы, мать-перемать, — пробормотал потрясенный Чекан.
Сорвал с кровати покрывало и стал топтать ногами огонь, но тут же занялось одеяло, да так бойко, словно было сделано из бумаги.
— Санёк! Вали сюда! Тут шухер полный!..
Покрывало под ногами Чекана не сдавалось, а в комнате становилось всё жарче и светлее.
'Поздно!.. — догадался Чекан. — Уже не затоптать!..'
— Мотня! Звони в пожарку! — завопил он и собрался уже сам бежать к телефону, но заметил валяющиеся возле огненного озера пузырьки и, ужаленный догадкой, поднял один и понюхал горлышко.
Запах был острый, огнеопасный, вроде ацетона или скипидара.
Хозяйственный он, блин, Мотня, полно всякой гадости в доме.
Чекан понял, что дело нечисто и пора линять. Может быть даже мимо телефона. Вопреки убеждению братвы, он был не полный дурак и допер, что с Мотней уже разобрались, и теперь не исключена его очередь.
В этот момент возле самого его уха раздался странный хрипловатый писк. Чекан очумело повернул голову и вывернул глаза. У него на плече оказалось маленькое существо величиной с мышь и на мышь похожее. Короче, вроде тех, что смылись из клетки. Существо уверенно стояло на задних лапках, а в передних держало наперевес, как шланг, белую, вроде как полихлорвиниловую, трубку (не иначе — из запасов того же домовитого Мотни). Трубка уходила куда-то вниз, но куда — Чекан разглядеть не успел. Обнаружив перед собой его нос, существо снова торжествующе-пискляво крикнуло — и тут же резиновым молотком Чекану ударило по ноздрям, а в сам нос будто кто-то бросил горсть мельчайших иголок, которые влетели в мозг, словно рой пуль, после чего в голове, как в сломанном телевизоре, погасло изображение. Лишенное чувств тело еще секунду стояло столбом, а потом обрушилось лицом в огонь, отчего в воздух взвились и запорхали по всей комнате огненные бабочки.
2
'…Пусть тот, кому захочется увидеть в театре весьма интересный и поучительный спектакль, повернется спиной к сцене и понаблюдает за публикой…'
Прежде чем перевернуть страницу, Алексей Комов высунул голову из красных 'Жигулей', перепоясанных казенной синей лентой с надписью 'Милиция'. Короткая июньская ночь готовилась таять. В ее прозрачных сумерках можно было различить, как из обезображенных пожаром окон на пятом этаже
