После заседания ВПК Окунев предложил мне лететь домой самолетом. Билеты взяли наутро следующего дня. Самолет по расписанию должен был вылететь в 9.40. Было воскресенье, посадка прошла нормально. Заняли места, сидим, ждем взлета. Но тут по радио сообщили, что рейс задерживается по техническим причинам. Подогнали трап, по нему в самолет зашли два молодых паренька в клетчатых рубашках, подняли коврик в середине салона, открыли люк, залезли внутрь открывшегося отсека, покопались там, вытащили трехкиловаттный преобразователь тока и понесли его куда-то… Я знал этот преобразователь, так как мы точно такие устанавливали у себя на опытной машине. Минут через 15–20 пареньки появились вновь, видимо, с другим преобразователем, снова залезли в люк, и я услышал какие- то удары. Заглянув сверху, я увидел, что они загоняют преобразователь в нишу: один — ногами, а другой — плоскогубцами. Я не выдержал и крикнул: «Что вы делаете?!»
Отобрав у них переноску, я понял, в чем было дело, и сказал: «Вы неправильно поставили рамку, ее надо повернуть на 180 град., так как на одной стороне у нее отверстие, а на стеллаже штырь, а у вас отверстие с другой стороны. Вылезайте и переставляйте». Но они попросили меня помочь им сделать эту перестановку, не вылезая. Я согласился, хотя потом и пожалел об этом, так как у них вниз стали падать гайки, шайбы, еще что- то. Наконец, преобразователь установили на место, поставили щиток, закрыли люк, постелили коврик. Никто у них работу не проверил, хотя до этого щиток был опломбирован в нескольких местах. Завели двигатели, поднялись, полетели. Я сказал рядом сидящему И.В. Окуневу: «Хорошо, что это случилось на месте. А ведь в Ту-104 таких преобразователей 120!»
За весь полет директор не проронил ни слова. И только когда в Свердловске мы вошли в аэровокзал, он промолвил: «Нет, все-таки лучше ездить поездом, в хорошей компании». После этого случая И.В. Окунев на самолете больше никогда не летал…
В 1961 г. завод изготовил установочную партию танков Т-62 в количестве 25 штук, а с 1 января 1962 г. был остановлен на шесть месяцев корпусной цех для переоборудования сварочного конвейера, замены карусельных станков для обработки погона башни и проведения других мероприятий по подготовке производства. С 1 июля 1962 г. танк Т-62 вошел в серийное производство.
В начале октября 1962 г. из Москвы поступила телеграмма с просьбой командировать меня с бригадой конструкторов в Новоград-Волынский, где эксплуатировались 25 танков Т-62 изготовления 1961 г. Kaij водится, в процессе годичной эксплуатации выявились какие-то неисправности. Особенно удивил нас выход из строя генератора Г-6,5. Разобрались: в воздушной трассе к генератору был организован «поворот воздуха» на 180 град, для его очистки от крупной пыли и посторонних предметов. Перед генератором в патрубке стояла предохранительная сетка для задержания «посторонних» предметов. Оказалось, система очистки не обеспечивала задержание упавших на крышу танка сухих листьев, каких-то бабочек, которые, имея малый вес, а отсюда и малую силу инерции, спокойно по «повороту» долетали до сетки и забивали ее отверстия. Воздух переставал поступать в генератор и из-за перегрева он выходил из строя. Пришлось срочно изменить воздушную трассу охлаждения генератора. Воздух стали забирать из боевого отделения. Случаев выхода из строя генераторов больше не было.
Такого организованного человека, как Иван Васильевич Окунев, я не встречал в жизни ни среди гражданских, ни среди военных руководителей всех рангов. Рабочий стол его всегда был абсолютно чистым. Он не терпел на нем ни одного предмета, ни одной бумажки. Никогда он ничего не записывал, все держал в памяти.
Рабочий день его начинался в 6 часов 30 минут. До 8 часов он один, без всякой свиты, обходил цехи завода: бывал, как правило, в отстающих цехах или там, где намечалось отставание, беседовал с рабочими и мастерами третьей смены или пришедшими на первую. Если на производство ставилась новая машина, то с 7.30 до 8.00 он ежедневно проводил рапорт в сборочном цехе. К 8 часам Окунев приходил в кабинет и в течение получаса знакомился с почтой. В это время к нему в кабинет никто не заходил. Все телеграммы, поступавшие на его имя, ему приносила в течение дня секретарь. Он при ней их расписывал и сразу же отдавал в «работу». С 8.30 до 11.00 к Окуневу без предварительной договоренности и доклада мог зайти любой начальник цеха, отдела или их заместители. Очереди не было, так как в кабинете никто не засиживался более 10 минут. Вопрос решался однозначно: или «да», или «нет». Если он соглашался с просьбой или предложением пришедшего, то немедленно давал распоряжение исполнителю.
В 11 часов начинался директорский рапорт по телефону. К этому часу в диспетчерскую сходились все заместители и помощники директора. Вел рапорт начальник производства, директор же только иногда вмешивался. Начальники цехов докладывали по установленной форме — не более одной минуты каждый. Если во время рапорта какой-нибудь начальник цеха начинал долго объяснять причины отставания и т. д., Окунев говорил начальнику производства: «Штаркман, выключи этого болтуна…» Рапорт заканчивался в 11.30. До 12 часов директор обсуждал различные вопросы с заместителями. В 12 часов он уезжал домой на обед. После обеда Окунев иногда шел в цех или проводил совещание. К совещаниям он тщательно готовился, поэтому они длились, как правило, не более получаса. За это время Окунев выслушивал мнения заинтересованных лиц, уточнял свое предварительное решение и давал задания исполнителям. Остальное время до конца рабочего дня кабинет директора был свободным для посетителей. Если в данный день не было парткома или приема рабочих, он уезжал с работы в 17.30. Никаких совещаний после рабочего дня у него никогда не было.
Один раз к нам на завод спецрейсом к 15 часам должна была прилететь для ознакомления делегация Ленинградского Кировского завода. Директор поехал встречать гостей на аэродром. Когда прилетевшая делегация вошла в зал, было уже 17.30. Первые слова директора прозвучали так: «Извините, я вынужден задержать вас после работы. Самолет запоздал».
Каждую неделю перед выходным днем директор проводил очные рапорта в зале заводоуправления. На них рассматривались общие вопросы, обычно такие: состояние с техникой безопасности, снижение трудоемкости, о чистоте на заводе, о попавших в вытрезвитель, о состоянии с питанием в столовых и т. д. Как и на другие совещания, Окунев приходил в зал одним из первых, минут за десять, садился за стол президиума и глазами сопровождал входящих. Никто не опаздывал…
Случались «декадники» и с необычными вопросами, об одном из которых хочется сказать особо. В зале были расставлены столы, на них разложены «предметы», изъятые охраной на проходной. Там оказались: самодельные пистолеты и револьверы, ножи, поршни, поршневые кольца и другие поделки; пистолеты по конструкции и качеству изготовления — лучшие в области. Более всего меня удивил герметичный корпус к коляске мотоцикла. Сделан он был очень аккуратно. Авторство — за осепоковочным цехом. Этот цех изготовлял на семитонном молоте только одну деталь — вагонную ось, а тут — коляска! Директор обратился к начальнику цеха: «Московских, ведь если бы я поручил тебе делать эту коляску, ты бы начал отнекиваться до тех пор, пока тебя не хватила бы кондрашка… Я бы, конечно, все равно заставил тебя эту коляску делать, но ведь ты у меня под это дело наверняка бы выклянчил дополнительно к штату минимум 50 конструкторов да еще технологов всяких…»
Директор очень любил чистоту и порядок в цехах и на заводской территории. Так, например, он заставил в сборочном цехе на корпусном конвейере все лестницы и лесенки покрасить белой эмалью. Рабочие, прежде чем залезть внутрь корпуса, вынуждены были тщательно очищать обувь. Однажды на «декаднике» Окунев рассказывает: «Иду сегодня утром мимо конструкторского бюро, а под окном у Карцева лопухи растут». Сам я этих лопухов почему-то никогда не замечал. Пошел проверить. А оказалось вот что. Кто- то под окном моего кабинета отрыл траншею, а затем засыпал ее глиной. На ней-то и выросла сорная трава, напоминающая лопушки. Пришлось срочно посылать людей в цех озеленения за семенами газонной травы…
Большое внимание уделял Окунев и заводскому поселку, который стали любовно называть «Вагонка». По генеральному плану поселок должен был застраиваться в сторону центра города. Директор же не признавал городских властей, и все новые дома строились в сторону леса.
