Ночью Милтону снилась Эсме Данши: будто она пришла к нему в верхний сад. Очень медленно он снимал с нее темный плащ, потом зеленое платье. Она стояла под яблоней почти совсем раздетая, и кожа у нее была белой, как мука. Однажды они с Билли Кэрью подсмотрели, как его сестры и Эсме Данши купаются в ручье за садом. Во сне Эсме Данши поворачивалась и уходила, но, к великому разочарованию Милтона, опять одетая.
Утром сон быстро растаял, но встреча с незнакомкой не выходила у Милтона из головы, и представлялась ему необычайно живой и реальной. Каждая деталь ее внешности четко уложилась в отдельную ячейку сознания — черные волосы, хрупкие вытянутые пальцы, плащ и косынка.
Вечером, когда они снова расселись за кухонным столом, отец попросил его нарвать в верхнем саду ежевики. Он имел в виду завтрашнее утро, но Милтон отправился за нею сразу. Он стоял в сумерках среди деревьев, прекрасно зная, что пришел сюда не для того, чтобы услужить отцу, а потому что был уверен — женщина появится снова. Она вошла в сад через ворота со стороны дороги, и окликнула его оттуда. Он слышал ее прекрасно, хотя голос прозвучал не громче шепота.
— Я святая Роза, — сказала женщина. Она поднималась по склону, и он обратил внимание, что одета она так же, как в прошлый раз. Женщина подошла ближе и дотронулась губами до его губ.
— Это свято, — прошептала она.
Она уходила. Но перед тем, как покинуть сад, остановилась у ворот и оглянулась.
— Когда придет время, — сказала незнакомка, — не бойся. Страха и так слишком много.
Милтон отчетливо понял, что эта женщина мертва.
Сестра Милтона Хэйзел писала раз в год в декабре, внутрь рождественской открытки всегда был вложен листок с отчетом о произошедших за год событиях. Двое детей, которых дед с бабкой никогда не видели, родились в Лейстере. Ни разу после свадьбы Хэйзел не появлялась в графстве Армаг.
Каждое третье воскресенье декабря письмо лежало на каминной полке в комнате, которую все называли задней — в ней собирались только зимой по воскресеньям, в другое время из?за камина, который топили углем, тут было нестерпимо душно. По случаю третьего воскресенья декабря присутствовали также сестра Милтона Эдди и Герберт Катчен; Гарфилд приехал на два дня погостить, а Стюарт сидел в собственном воскресном кресле и сам себе строил рожи. По воскресеньям в четыре часа подавался чай с бутербродами, яблочным пирогом и печеньем — обычай, без которого в другие дни семья обходилась.
— Они ездили во Францию, — равнодушно прокомментировал мистер Лисон, выдавая голосом недовольство, с которым он относился к образу жизни старшей дочери.
— Во Францию? — с удивленным презрением, по–инквизиторски задрав подбородок, переспросил узколиций и длинноносый пастор Герберт Катчен. Не кто иной, как он проводил бракосочетание Хэйзел, и за три дня до церемонии беседовал по отдельности с женихом и с невестой, и говорил, что они всегда могут к нему обратиться.
— Посмотрите сами, — мистер Лисон прислонился к камину коричневой макушкой. — Ты читала письмо, Эдди?
Эдди сказала, что читала, умолчав о том, что ей самой очень хотелось бы поехать в Авиньон. Раз в году она с Гербертом и детьми проводила неделю в пансионе в Портраш, который им, как семье священника, сдавали за полцены.
— Франция, — повторил ее муж. — Можно себе представить.
— Это точно, — согласился отец.
Пока они говорили, Милтон переводил глаза с одного лица на другое. Утомленность появилась в красивых чертах Эдди, усталость на коже, хотя ей было всего двадцать семь. Лицо отца оставались бесстрастным, и даже тень возмущения не промелькнула в его голосе. В бледно–карих глазах Герберта Катчена блеснула какая?то мысль, вслед за чем последовал кивок головой: Милтон догадался, что священник вспомнил о том, что в его обязанности входит писать ответ Хэйзел. Он уже писал ей раньше — Эдди говорила об этом в кухне.
— Хэйзел все объяснила, — заметила миссис Лисон. — Они приедут в этом году или в следующем, — добавила она, хотя лучше других знала, что это неправда. Хэйзел отряхнула домашнюю пыль со своих ног.
— Обязательно приедут, — сказал Гарфилд.
Гарфилд был пьян. Милтон наблюдал, как он теряет способность ориентироваться, а губы выворачиваются безвольной толстой улыбкой. Из горлышек пивных бутылок, которые Гарфилд расставил вокруг треугольной открывашки, выползали хлопья пены. Всю вторую половину дня он тянул «Хайнекен». Мистер Лисон пил раз в году, по случаю июльских праздников; Герберт Катчен был трезвенником. Но, когда, приезжая на выходные, Гарфилд напивался, то все терпели, потому что это был Гарфилд, который мог исчезнуть на неопределенный срок, стоило ему хоть в чем?то возразить.
Поймав взгляд Милтона, Гарфилд подмигнул. Не в нем была причина, из?за которой Хэйзел не приезжала домой, но и в нем тоже. В Белфасте он был не просто помощником мясника. Гарфилд состоял в одной из протестантских военизированных групп, был, как он называл сам себя, «крутым волонтером» в организации, ставящей своей целью адекватный ответ на жестокости противоположной стороны. Этими крутыми волонтерами питались убийства по принципу «око за око» и бесконечные воспоминания о славном прошлом — с одной стороны, борьба за правое дело — с другой; нейтралитет не прощался. От всего этого и бежала Хэйзел. «Пустые разговоры», — после отчета Гарфилда о своей деятельности по секрету сказала как?то миссис Лисон, и вспомнила, что старший сын всегда был бахвалом. Мистер Лисон ничего на это не ответил.
— Эй! — неожиданно закричал Стюарт в обычной своей манере. — Эй! Эй! — вопил он, болтая головой с одного плеча на другое, хлопая ртом и вращая глазами.
— Как ты себя ведешь, Стюарт? — сердито окрикнула миссис Лисон. — Немедленно прекрати.
Стюарт не обратил внимания. Он продолжал попытки установить контакт, и его толстое тело неуклюже качалось в кресле. Потом силы иссякли, и он успокоился.
Эдди забрала пустые чашки у мужа и у отца. Опять налили чай. Миссис Лисон нарезала новую порцию пирога.
— На, малыш, — она разломала на мелкие кусочки пирог для Стюарта. — Ешь.
Милтон спросил себя, что было бы, если бы он, словно невзначай, рассказал, как четырнадцатого, а потом пятнадцатого сентября, среди яблонь верхнего сада ему явилась женщина, назвавшаяся святой Розой. Нечего и говорить, что она постоянно ему снилась; такие вещи были обычными делом — точно так же могла ему сниться любая другая девочка или женщина. «У нее очень странные волосы», — сказал бы он.
Но Милтон держал все в себе. Поздно вечером, оставшись в задней комнате вдвоем с Гарфилдом, он слушал разглагольствования о том, как город эксплуатирует людей, в которые старший брат всегда пускался, когда был пьян. Милтон смотрел, как с хлопаньем открываются и закрываются его мокрые губы, и как толстая улыбка вспыхивает между фразами про то, что наказание определено и возмездие близко, молодежь обязана предъявить счет, и последние предупреждения сделаны. Всегда есть возможность поставить точку, любил повторять Гарфилд; и на этот раз он поведал о католике, который возвращался домой в дождь, и которому предложили подвезти его туда, куда он вовсе не стремился. Уборщик мусора ставит точку — так это называется, можно считать это работой мусорщика. Всегда знаешь, зачем тебя будит
