— Да при чем тут прокурор?! — закричал Павел, будто тоже залез в танк. — Я должен знать! Я! Гони туда, куда его повели! Гони вовсю!
— Знаешь дорогу? — спросил Боровой, которого поколебало властное «я» Клевцова.
— Знаю, — сухо отозвался шофер.
— Так жми на все железки!
— Тебя как зовут? — перейдя на «ты», спросил Клевцов замкомбата.
— Федор. А что? — Боровой озадаченно уставился на приезжего.
— Вот что, Федор… С этим механиком я должен обязательно поговорить. Понял, Федя?
— А то… — слабо шевельнул губами Боровой.
— Меня оставишь на месте, а сам гони в штаб, передай мою просьбу слово в слово. От него, единственного свидетеля этой истории, может быть, зависит очень многое…
Ни Клевцов, ни Боровой не замечали, как их бросало из стороны в сторону, больно било о бока машины, как стонали и звенели заклепки расшатанного кузова, как ревел, взвывая и охая, мотор. Шофер уже гнал «эмку» по кочковатой земле начинавшегося болота, изрытого кротами, куда медленно двигалась цепочка людей.
…Старший комендантского взвода согласился повременить с расстрелом, но по инструкции вступать в разговор с приговоренным никто не имел права, и в попытке Клевцова приблизиться к смертнику он усмотрел намерение, противоречащее уставу, чему решительно воспротивился, повторив: «Вам это видеть ни к чему».
И вот теперь Клевцов бесцельно топчется на месте, нисколько не заботясь о том, что болотная жижа съедает глянец с хромовых сапог, а комары пикируют, как «мессершмитты», жалят лицо. Он вслушивался, не идет ли «эмка». Но было тихо. Только высоко в чистом небе звенел жаворонок да в болоте трескуче перекликались лягушки…
В Москве его начальник, комбриг Георгий Иосифович Ростовский, догадался, что немцы применили какое-то новое оружие, но точной картины происшествия представить не мог. Поэтому и послал Клевцова. Перемещаясь от штаба фронта к армии, от дивизии — к танковой бригаде, Павел наконец очутился в механизированном батальоне, который был придан стрелковому полку.
Несколько дней назад командование задумало предпринять отвлекающий удар, чтобы помочь войскам, сражавшимся на Дону. С переднего края разведка заметила, что немцы стали усиленно минировать ничейное пространство перед своими позициями. Действовали они нагло, приближаясь к ячейкам охранения чуть ли не вплотную.
Однако перед боем нашим удалось взять «языка». Подловили его ночью на поле во ржи, приволокли в березовую рощицу и поставили на ноги. Из солдатской книжки в штабе узнали фамилию, должность, звание: Оттомар Мантей, фенрих[2] инженерного училища в Карлсхорсте, фельдфебель[3].
Мантей поначалу молчал. Он не желал опускаться до разговора с красными варварами. Но один из русских насмешливо прищурил раскосые глаза и положил на стол огромные кулаки. «Иначе я вышибу из вас дух», — проговорил он на сносном немецком. Мантей мог бы пожертвовать жизнью, умер бы в открытом бою и на глазах сверстников, но мысль о том, что придется погибнуть здесь, в чужом лесу, где никто не узнает о его смерти — героя или клятвоотступника, развязала язык. Он подробно рассказал о своем училище, стажировке на фронте, указал проход к господствующей над местностью высоте, которую якобы не успели заминировать…
Русские саперы по указанному Мантеем пути пробрались почти до подножия высотки и мин не обнаружили. Пленного отправили в тыл.
Стрелковый полк пошел в атаку. Для поддержки наступления вперед выдвинулись четыре танка. Они дошли до самых окопов немцев. И здесь-то произошло непонятное.
Сначала вспыхнул один танк. Машина загорелась без видимой причины. Другой танк попытался ее обойти — и замер на развороте: рванул боекомплект, башня, кувыркаясь и дымя, отлетела метров на десять в сторону. Из-за дыма никто не увидел, что произошло с третьей машиной. Однако она занялась точно так же, как и первая, хотя никто из наступавших не слышал выстрелов немецких противотанковых пушек.
В четвертом танке, видимо, поняли, что опасность таилась в кустарнике, который пересекал линию окопов. На большой скорости, опережая пехоту, машина устремилась туда. И вдруг, вместо того чтобы двигаться вперед и прокладывать путь в проволочных заграждениях, она попятилась назад. Пехота, прижатая пулеметным огнем к земле, понемногу стала отходить. Атака сорвалась.
Взбешенный, командир танкового батальона едва не совершил самосуд. Он хотел тут же расстрелять механика-водителя, когда тот вылез из люка, черный от копоти. Из машины вытащили обгоревшие трупы командира танка, стрелка и заряжающего. Стали осматривать повреждения. Какой-то странный снаряд, как автогеном, прожег танк от борта к борту, зацепив опорный каток и гусеницу.
Решили вызвать из Москвы специалиста. А механика — отдать под трибунал за трусость в бою…
Смертник теперь стоял перед бойцами комендантского взвода, тупо смотрел под ноги, не обращая внимания на жалящих комаров.
Вдруг невдалеке хлопнул выстрел. Разгребая руками кустарник, так и забыв засунуть пистолет в кобуру, к болоту пробирался Боровой. Он отдал старшему пакет и подошел к Клевцову, стягивая с головы шлем и вытирая пот тыльной стороной ладони:
— Подвела-таки, проклятущая…
— «Эмка»? — спросил Павел, уже поняв, что Боровой принес хорошую весть.
— А то? — Федя озорно подмигнул. — Ну и задали мы шороху по всем проводам! Приостановили действие под твою, так сказать, ответственность.
Вообще Павел легко сходился с людьми, а с этим простодушным танкистом сошелся сразу, угадав в нем надежного товарища.
«Эмка» была вытащена из грязи на обратном пути. Она и довезла Клевцова и Борового до расположения танкового батальона.
2
Комбат Самвелян угощал гостя с истинно кавказской щедростью. Однако Клевцову не терпелось осмотреть машину, поговорить с водителем. А Самвелян и Боровой словно забыли о цели его приезда. Перебивая друг друга, они расспрашивали о жизни в Москве, планах командования, будто Павел их знал, раз находился рядом с большим начальством. Лишь когда все было выпито и съедено, Самвелян произнес:
— Хорошо, что не успели парнишку расстрелять… На душе кошки скребли — погорячился я. Черт знает, отчего сгорели наши машины!..
Танк стоял под навесом в походной мастерской. Павел сразу рассмотрел в боку небольшое отверстие с оплавленными краями и сизой окалиной. Такой след оставлял кумулятивный снаряд. Пущен он был с близкого расстояния. Развив адскую температуру, прожег броню, пролетел сквозь нее, как через воск, и поразил трех членов экипажа.
Павел попросил привести водителя. Только увидев механика вблизи, он понял, почему не сумел рассмотреть его лица. Парнишка был чистым альбиносом — с белыми бровями, волосами на голове, ресницами… К тому же побелевшим от страха. Клевцов достал портсигар, предложил закурить, но механик отрицательно качнул головой, покосившись на своих командиров.
— Успокойся, — тихо проговорил Самвелян. — Объясни товарищу все как было.
— Как звать? — спросил Павел.
— Леша Петренко, — совсем не по-уставному ответил механик.
— Ну, рассказывай, Леша Петренко, как ты тягу дал?
Водитель почувствовал в голосе военинженера теплые нотки, немного ожил:
— Ей-богу, ничего заметить не успел… Командир увидел, как полыхнули соседние танки, крикнул: «Жми на кустарник!» Я подумал — там фрицевская пушка. Дал по газам. А пушки нет! Еще крутанул на
