расцветок, коричневые шелковые штаны и обернутые вокруг талии алые пояса, расшитые бисером. Шли они, согласно обычаю, босиком. Вокруг головы у всех были повязаны тюрбаны из длинных полос темной материи, оставлявшие открытыми только самые кончики ушей. Лишь несколько молодцов, судя по всему — завзятых гуляк и лодырей, явились в наимоднейших нонах [3] из пальмовых листьев, лихо сдвинув их набекрень.
Острые мышиные физиономии были озарены блаженными улыбками, от которых аккуратно подстриженные усы радостно торчали кверху. Все мыши, сколько их было, раздувая щеки, усердно жевали бетель.
И, наконец, — это была самая пышная и внушительная часть процессии — шествовали пятнадцать мышей в одеждах из переливчатого газа, в чудесных шелковых штанах, в новеньких нонах и, конечно, тоже босиком. Они несли красный Триумфальный Паланкин, в котором, приняв изысканную и внушительную позу, восседал сам Триумфатор. Голову Нята-Лауреата венчала синяя шапочка философа, украшенная, как положено по рангу, двумя трепещущими на ветру крылышками стрекозы. Он был облачен в пышные церемониальные одежды небесно-голубого цвета, с широкими рукавами. Лауреат сидел, закинув ногу на ногу. В одной руке — роскошный веер, которым он плавно и неторопливо обмахивался, в другой — сигарета. Время от времени он подносил сигарету к губам, а затем величаво сплевывал в сторону; потом Нят задумчиво выпучивал глаза и задирал голову как можно выше, чтобы все мыши, стоявшие у дороги, видели, какой он удалец.
А у дороги и вправду творилось что-то невообразимое. Мыши сбежались со всей округи, потом начали прибывать гости со Всех Четырех Сторон Света, чтобы посмотреть на знаменитого Мудреца Нята и выразить ему свое восхищение.
Рупор-ракушка, открывавший процессию, гремел по всему Полю:
— Уважаемые! Не напирайте!.. Не напирайте!.. Депутации от Полей, разберитесь по рядам!
— Бум-бум! Бум-бум! — гудел Главный Барабан.
— Тра-та-та! Тра-та-та! — отвечал ему Большой Барабан.
А Рупор-ракушка все гремел и гремел:
— Расступитесь!.. Расступитесь!.. Всемирно прославленный Нят-Лауреат возвращается под Родительский Кров!
Триумфальное шествие выглядело на редкость нарядно и празднично. По мере того как процессия приближалась к Дому Лауреата, все ее участники постепенно замедляли шаг. А народу становилось все больше и больше. С каждой минутой прибывали новые толпы любопытных. Все старались протолкаться поближе к дороге, чтобы своими глазами увидеть, как выглядит живой Лауреат.
Сам Триумфатор, сидя в Паланкине, обдумывал и взвешивал, достаточно ли помпезно его приветствуют. И чем больше он думал, тем больше ему все нравилось. «Еще немного, — говорил он себе, — и дойдем до Пагоды. Там мы остановимся поклониться местным святыням, и туда же прибудут на носилках мои дорогие Папа-Мышь и Мышиха-Мама и будут ждать у Пагоды своего Сына Лауреата». Тут молодой Нят почувствовал, что он совершенно счастлив, «Само Небо благоприятствует мне, — думал он, — не зря же стоит такая ясная солнечная погода! Это чтобы каждый имел возможность полюбоваться моим Триумфом».
Очень довольный собой и своими мыслями, Нят снова важно надул щеки и стал бросать долгие и многозначительные взгляды по сторонам. Он медленно подносил ко рту сигарету и, картинно затягиваясь, неторопливо опускал руку на поручни Паланкина. Это делалось для Посторонних Глаз, чтобы все мыши (а особенно молоденькие мышки-девицы, толпившиеся у дороги) могли заметить, какие у Лауреата красивые пальцы, тонкие и гибкие, словно молодые побеги бамбука, — настоящие пальцы Мудреца, Литератора и Государственного Деятеля.
Да, процессия удалась на славу — торжественная, красочная, многолюдная…
Шествие уже почти миновало Поле, простиравшееся перед Домом Лауреата, как вдруг издалека послышался какой-то странный и непонятный звук. Глуховатый и неясный вначале, звук этот, становясь все громче и громче, вскоре напоминал уже злобный рокот барабана и, наконец, зазвучал как ужасающий рев боевой трубы:
— Мяу!.. Мяу!..
О небо! Фамильный Клич Его сиятельства Драного Кота! Что же это происходит? Мыши, рядами стоявшие вдоль дороги, дрогнули и, громко пища от страха, бросились кто куда. Потому что для мышей кошачье мяуканье — это предвестник больших бедствий, стремительных и неотвратимых, как удар грома. Кошачий голос подобен для них свисту заносимого над головой меча.
— Кот идет! Кот! Кот!..
Процессия сразу растаяла на глазах. Двое юношей мышей, открывавших шествие, сбежали первыми, бросив свой Рупор-ракушку. За ними следом кинулись наутек рослые мыши-знаменосцы, швырнув куда попало свои Знамена. И тех, кто несли Биены и Лаунг, тоже словно ветром сдуло — остались лишь брошенные ими для облегчения бега лакированные доски и зонт, сверкавшие красками и позолотой в придорожной пыли.
Только барабанщики, самозабвенно колотившие в свои Барабаны, не удосужились даже поднять головы и поэтому сначала ничего не заметили, так же как и их помощники, которые шатались под тяжестью Барабанов, зажмурив глаза и сотрясаясь от громоподобного барабанного боя.
— Мяу!.. Мяу!.. Мяу!..
В конце концов этот грозный, душераздирающий клич достиг ушей барабанщиков. Они мгновенно побросали свои Барабаны и палочки и, прижав уши, задали такого стрекача, что только их и видели.
Тут и мыши, тащившие Паланкин, затрепетали. Почувствовав, что нести Паланкин дальше было бы свыше их сил, они бросили его и обратились в бегство, стуча зубами от страха.
Паланкин тяжело грохнулся о землю и опрокинулся набок. А сам Нят-Лауреат, величественно восседавший в нем, закинув ногу на ногу, перевернулся и с размаху шлепнулся прямо в грязь.
За одну минуту от торжественной и многолюдной процессии ничего не осталось.
И в это самое время показался Его сиятельство Драный Кот, медленно и внушительно приближавшийся с Запада. Его сиятельство шествовал не спеша, оглашая округу своим Фамильным Боевым Кличем: «Мяу!.. Мяу!..» (Впрочем, возможно, Его сиятельство просто напевал свой любимый романс: «Мя- а-у!.. Мя-а-у-у!.. Мя-у!..» Потому что у этого Драного Кота невозможно было отличить, когда он исполнял Боевой гимн, а когда просто мурлыкал Застольные куплеты. Он пел точно так же, как вопил. Никто не смог бы точно сказать, когда он ведет спокойную речь, а когда, например, сквернословит, угрожая сожрать все Мышиное племя.)
Но как раз в тот день у Драного Кота не было никаких дурных намерений. Наоборот, он пребывал в отличном расположении духа. Изрядно выпив и захмелев, Его сиятельство вдруг растрогался при виде прекрасного весеннего дня и, мурлыкая под нос какую-то легкомысленную мелодию, отправился полюбоваться на Триумфальное шествие в честь Нята-Лауреата. Он надеялся, что это зрелище его позабавит.
Только и всего! Но кто же мог знать об этом? Кому из мышей под силу догадаться, что мурлыканье Его сиятельства было просто лирической песней? Мыши всегда помнят только одно: Его сиятельство Драный Кот постоянно жаждет Мышиной Крови и Мышиного Мяса. А у этих важных господ не разберешь: когда у них хорошее настроение, когда дурное. Так что лучше им вовсе не подворачиваться под руку.
Пока Драный Кот добрался до большой дороги, там не осталось даже мышиной тени. Только валялись в пыли Знамена, Веера, Зонты и Барабаны, а прямо посреди дороги громоздился перевернутый Паланкин. Его сиятельство пришел в изумление и пробормотал сквозь зубы:
— Чудеса! Чего это они разбежались и побросали все добро?
Но в общем это нисколько не смутило Его сиятельство, он опять весело запел: «Мя-а-у!.. Мя-у-у!» Откуда было ему знать, что с каждой новой руладой разбегавшиеся в панике мыши чувствовали еще больший ужас и припускались с новой силой, не жалея ног, лишь бы удрать подальше?
Драный Кот еще раз-другой, недоумевая, огляделся по сторонам, потом не спеша зашагал прочь. Он направился к Берегу Ближайшего Пруда. Его сиятельство решил приятно провести время, развлекаясь
