находились в состоянии сильного возбуждения, например, беспокоились о своих детенышах, их зрачки становились такими огромными, что красивая, янтарного цвета радужная оболочка уменьшалась до самой своей границы и становилась похожей на тонкую рамку, на ее месте появлялась глубокая чернота.
Я часто задавала себе вопрос, как круглые зрачки, столь характерные для диких кошек, могли превратиться в зрачки-щели, свойственные домашним кошкам.
Эльсу рисовать было гораздо легче, чем Пнппу. Причина крылась, вероятие, в различии характера этих двух видов животных. Львы, которые являются для меня олицетворением чувства собственного достоинства, очень самоуверенны и, кроме того, ленивы. Гепарды же всегда находятся с очень напряженном состоянии, начеку. Мне они кажутся поистине воплощением изящества.
И Эльса и Пиппа были очень ласковыми, но Эльса открыто проявляла свои чувства, вероятно, потому, что она принадлежала к животным, которые живут не только в одиночку, но и группами, а Пнппа относилась к животным, ведущим одиночный образ жизни. Она была гораздо более сдержанна и в присутствии посторонних не проявляла свою привязанность.
Однако, когда мы играли все вместе, их объединяло чувство особой осторожности, и они старались не оцарапать меня. Если же нечаянно они все же задевали меня и появлялась кровь, то это, казалось, огорчало их больше, чем меня.
Когда я держала в своей руке лапу животного, она была такой доверчивой, что я с трудом могла представить себе, что эта нежная, бархатная лапа может мгновенно превратиться в настоящее орудие убийства.
Подобно всем львам, Эльса, когда ела, придерживала еду передними лапами, а Пиппа, как и все гепарды, сгибала передние лапы, когда ела мясо.
Другая общая черта их характера заключалась в том, что обе они не любили позировать мне. Может быть, они чувствовали, что, когда я рисую их, я отношусь к ним как к натурщикам, а не как к друзьям?
Мне было понятно их неудовольствие, так как я много раз и позировала для портрета, и рисовала сама, и мне хорошо было известно чувство напряженности и натуры и художника. Когда писали мой портрет, я обычно знала, не глядя на художника или на полотно, какую часть тела зарисовывали, и испытывала такое чувство, как будто меня мысленно анатомируют. И если учесть, что чувства животных значительно острее наших, то вполне естественно предположить, что при аналогичных обстоятельствах они испытывают гораздо большее напряжение, чем человек.
Так или иначе, но Эльса и Пиппа определенно терпеть не могли, когда их рисовали, и в подтверждение этого они обычно отворачивали головы, или закрывались лапой, или, уходили прочь, увидев, чем я занимаюсь. Вот почему большинство моих зарисовок показывают их спящими или занятыми едой или чем-либо другим.
Только очень редко мне удавалось рисовать их, когда они смотрели прямо на меня.
Я хотела уловить выражение их взгляда, их непринужденные движения, и поэтому мне никогда не удавалось закончить наброски после того, как животное меняло свое положение.
Зарисовки помогли мне ближе узнать и понять обаяние Эльсы, Пиппы и их детенышей.
Семья колобусов
Когда в 1970 году я приехала на озеро Наиваша, я и не подозревала, что там живет пара обезьян колобусов. Это довольно не подходящее для них место, так как озеро лежит на небольшой высоте — около 2 000 метров, а эти древесные обезьяны обычно предпочитают жить на больших высотах.
Вероятно, эти колобусы были потомками тех обезьян, которые обитали в лесу около озера до того, как его площадь начала сокращаться. Колобусы безжалостно истреблялись из-за их мяса и красивого меха. Сейчас эти обезьяны находятся под охраной, но, несмотря на это, деятельность браконьеров не прекращается.
Колобусы превосходят по красоте всех обезьян, и, когда они прыгают с дерева на дерево, а на их длинную черно-белую пелерину падают солнечные лучи, они похожи скорее на неких сказочных волшебных существ, чем на живые создания.
Однажды, когда Джордж и я смотрели, как обезьяны прыгают между акациями перед нашим домом, ветка дерева обломилась и одна из обезьян тяжело упала на землю с высоты не менее 30 метров. Я очень беспокоилась, не сильно ли она ушиблась. Я искала ее повсюду, но в течение последующих десяти дней мы не видели этой пары обезьян.
Когда они наконец появились вновь, я стала наблюдать за ними и сразу заметила светлое пятно на руке самки, которое я сначала приняла за синяк. Но, взяв полевой бинокль и взглянув еще раз, я, к своей радости, обнаружила, что это светлое пятно было мордочкой белоснежного детеныша, который укрывался под пелериной матери.
Насколько я могла судить, длина его, считая крошечный хвостик, была сантиметров сорок. Колобус- отец находился рядом со своей семьей, и, пока мать кормила детеныша, он был настороже на случай опасности. Передвигаясь, самка одной рукой прижимала к себе детеныша, а другой хваталась за ветви деревьев.
Мы назвали детеныша Коли. С этого времени я могла наблюдать это семейство почти ежедневно. Пока Коли не стал постарше, его отец всегда был на страже. Когда мать отдыхала и голова ее покоилась на коленях мужа, Коли неуклюже ползал вокруг них. Мать и детеныш были настолько неразлучны, что казались единым целым. Обезьяны ели рано утром и после четырех часов, а спали в полдень и ночью — от сумерек до рассвета.
Сочные листья крестовика вьющегося были любимой пищей обезьян, но им нравились также ягоды и молодые побеги перечных деревьев, которые были очень давно завезены людьми в окрестности озера Наиваша. Ели они и листья густого подлеска.
Когда Коли исполнилось два месяца, его кисти и стопы стали черными, а руки, лицо и голова серыми. Тонкая белая полоска отделяла брови от остальной части головы и соединялась с белой шерстью, окаймлявшей шею и подбородок.
При прыжках обезьян с дерева на дерево Коли плотно прижимался к животу матери. Они очень любовно относились друг к другу, во время длительных передышек между прыжка ми подолгу смотрели друг на друга и обнимались. Мать постоянно чистила своего детеныша, а он обвивал руками ее шею. Насколько я могла установить, Коли никогда не дотрагивался до своего отца.
Постепенно семья колобусов стала чувствовать себя совершенно спокойно в моем присутствии. Я могла приближаться к ним на расстояние в тридцать метров, но они никогда не спускались низко. От земли их всегда отделяли по крайней мере метров десять. Отец Коли вел себя более осторожно, чем мать, которая явно доверяла мне, она даже позволила мне сфотографировать ее с маленьким Коли на коленях. Незнакомых людей обезьяны боялись, и нередко, когда к нам кто-нибудь приходил, они не показывались в течение нескольких дней.
К тому времени, когда Коли исполнилось три месяца, на кончике его хвоста появилась белая кисточка. Он уже мог прыгать вокруг своих родителей или, держась за мать, схватить небольшую ветку, на которой он обычно раньше мог только беспомощно висеть, и совершить прыжок.
Отец Коли стал играть более активную роль в его воспитании: он садился на расстоянии около метра от супруги, согнув плечи, которые Коли использовал, как прекрасную подкидную доску для прыжка на плечи матери. Так, без всякого риска маленькая обезьянка училась прыгать на небольшие расстояния. Родители Коли, будто по обоюдному согласию, постепенно увеличивали дистанцию между собой, приучая Коли определять безопасное расстояние для прыжка. Они обычно сгибали свои спины под таким углом, чтобы Коли мог легко сползти вниз. Особенно долго сидела, сгорбившись, мать Коли, но если ее отпрыск плохо выполнял упражнения, она шлепала его. Обучение проходило в полном молчании. Обезьяны колобусы — тихие создания, и если они подают голос, то это красивые глубокие звуки, непохожие на звуки, издаваемые
