Черепашки-ниндзя и Дерево Познания

—     Я пришлю вам ужин.

В воздухе заметно похолодало, и, покончив с едой, Колдун пустил в действие обогревательный прибор, вмонтированный в его кабину-капсулу.

Вскоре начали всходить луны. У планеты Ригель их было три, и непрерывно меняющийся узор лун­ ных бликов на листьях и цветах действовал усып­ляюще. В своем новом обличье дерево было пре­красно. Птицы-хохотушки на ночь угомонились, а так как на этой высоте уже не было никаких птиц, которые издавали бы свой нудный звон, стояла полная тишина.

Вначале Колдун увидел лишь отдельные штрихи: сияющую белизну рук, ног, тьму там, где ее тело скрывала туника, расплывчатое серебристое пятно лица. Наконец, все это соединилось, и она возникла перед ним опять во всей своей бледной призрачной красоте. Села на толстую ветвь. В лунном свете ее лицо виделось гораздо отчетливей, чем днем,— очаровательное сказочной миниатюрностью черт и яркой синевой глаз. Долго хранила молчание. Молчал и Колдун, не находя в себе сил совершить новое убийство. Наконец он произнес:

—     Это ты была там, на ветви? И в шатре из листьев тоже была ты? И это ты стояла, прислонив­ шись к стволу?

—     В некотором смысле,— сказала она,— в неко­тором смысле это была я.

—     И ты живешь не в городе друидов, а на этом Дереве?

—     В некотором смысле,— повторила она.— В некотором смысле я живу на этом дереве. И по­том: — Почему ты убиваешь деревья, дриад и друидов?

Колдун на мгновение задумался.

—     По очень многим причинам. Поскольку я — Высочайший из Колдунов, я убиваю все живое потому, что унаследовал одну из родовых черт — презрение к возвышенности и гармонии. Я получаю от этого такое же удовлетворение, какое художни­ку приносит живопись, поэту — стихи, музыкан­ту — песня. Мне хочется быть сильнее всех и могу­щественнее всех. Я знаю, что наступит день, когда все живое и растительное всецело будет в моих руках и я стану повелителем вселенной. Я хочу власти!

—     Но зачем тебе власть? Ведь тогда не останет­ся надежд,— удивилась дриада.

—     Так нужно,— сказал Колдун.

—     Что ж,— произнесла она,— ты сказал, что ду­мал. А теперь мне пора уходить. Я должна подго­ товиться к завтрашнему дню. Я буду на каждой ветви, которую ты срезаешь. Каждый упавший лис­ток будет казаться тебе моей рукой, каждый уми­рающий цветок — моим лицом.

—     Мне очень жаль — пробормотал Колдун.

—     Я знаю,— сказала она.— Но та часть твоей души, которая способна испытывать жалость, жи­вет только ночью. Она всегда умирает на рассвете.

—     Я устал,— произнес он.— Я ужасно устал. Мне нужно выспаться.

—     Так спи, ложись в свою капсулу и спи,— усмехнулась она.

Спи...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Его разбудило пение птиц-хохотушек, и, выбрав­шись из кабины, он увидел, как они порхают под древесными сводами, проносятся по зеленым кори­дорам, стремительно вырываются наружу сквозь щели в листве, розовые в свете зари.

Он включил передатчик:

—    Что внизу?

Роботы отозвались немедленно:

—     Сейчас будет подан завтрак. Как вы спали, Высочайший?

—     Неплохо.

—     Очень приятно слышать...

Когда Колдун обернулся к очередной ветви, чтобы срезать ее, он услышал тихий шепот:

—    Я буду на каждой ветви...

В сознании вдруг вспыхнули видения прошлой ночи и на какой-то миг парализовали его голос. Он взглянул туда, где, поблескивая на солнце, трепе­тали под ветром убранные листьями тонкие боко­вые ветви, и на этот раз даже удивился, не увидев там дриады.

Прошла не одна минута, прежде чем он наконец заставил себя перевести взгляд к основанию ветви, куда ему сейчас необходимо было смотреть.

Когда ветвь стала опускаться, он переменил положение и отсек боковые ветви. В ту же секунду почувствовал на щеке нежное прикосновение лист­ка. Его лица словно коснулась рука женщины. Кол­дун отпрянул и с яростью потер щеку. Отведя руку, увидел на пальцах красную влагу.

Кровь, нет, не кровь, сок был на них еще до того, как он потер щеку, однако он был настолько по­ трясен, что не сразу понял это. Когда же понял, ему стало немного легче. Но от этого минутного облегчения не осталось следа, когда Колдун повер­нулся, чтобы проверить, плавно ли идет трос, и уви­дел струившуюся из свежего среза кровь.

Обезумев, какое-то мгновение он видел перед собою только обрубок женской руки. Из передат­чика раздалось:

—     Высочайший! Высочайший! У вас все в по­рядке?

Колдун осознал, что спрашивает один из робо­тов.

—     Что такое?

—     Я спрашиваю: все ли у вас в порядке?

—    Да... У меня всегда все в порядке. Иначе быть не может.

—     Несомненно... Но вы слишком долго не отве­чали: кроме того, мы недавно осмотрели срезанные обрубки этого дерева Познания и установили, что древесина наполовину гнилая... Поэтому, Высо­чайший, проверяйте прочность ветвей, за которые вы держитесь.

Робот умолк.

—     Лично мне дерево кажется вполне здоро­вым,— сказал Колдун.— Я приказываю вам сохра­нить все до единого: ветви, листья, цветы... Чтобы ничего не ускользнуло, не проросло вновь на этой земле.

—    Хорошо,— ответил робот.— Мы все части дерева сложили в наш звездолет. Но, Высочай­ший, не доверяйтесь все-таки дереву. Я проверил пробы сока... В соке нет никакого красящего пиг­мента, наличием которого можно было бы объяс­нить его странный цвет.

—     А может, это само дерево Познания застав- _1Яет нас видеть кровь? — проговорил Колдун.

Робот разразился металлическим хохотом. Кол­дун выключил передатчик.

Срезая следующую ветвь, он уже чувствовал себя намного спокойнее, хотя новый обрубок «кро­ воточил» еще сильнее.

Колдун переместился на следующую ветвь и, по­вернувшись спиной к стволу, двинулся к ее отда­ ленному концу. Внезапно ощутил под ногой что-то мягкое. Опустив глаза, увидел, что наступил на цветок, упавший не то с верхушки дерева, не то с одной из только что срезанных им веток. Колдун нагнулся и поднял его. Цветок был раздавлен, стебель его сломан, но, даже умирая, он каким-то необъяснимым образом вызывал в памяти женское лицо.

...Колдун набросился на дерево Познания, на­деясь, что усталость притупит разбуженные в нем чувства.

Работал с остервенением. Произносил заклятие за заклятием, срезал ветви и сбрасывал их вниз. Сок обагрил его руки, запятнал одежду, но Колдун заставил себя не думать об этом, как и о цветах, о листьях, которые порою ласково касались его лица. К полудню он уже спустился ниже той ветви, на которой провел ночь, и над ним уходила ввысь, в листву вершины, огромная колонна оголенного ствола.

Он наспех пообедал и снова взялся за работу. Солнце палило нещадно, и сейчас Колдун остро ощущал отсутствие ветвей и листьев, которые накануне защищали его от жгучих лучей. Своими размерами