Шакалы расстелили ковровую дорожку, по которой должен был пройти государь, и почтительно отступили в сторону.
Вскоре внутренние двери раскрылись. Издалека мы увидели государя в лиловом одеянии, которое мы с Красношейкой сшили прошлой ночью. Гости, стоявшие в первых рядах, замерли в низком поклоне. Гуси старались протолкаться к плюшевой дорожке. Любопытные рыбы высунули головы из своих корыт. Некоторые из них ухитрились высоко подскочить, но, описав в воздухе золотые дуги, они тут же шумно шлепнулись обратно в воду и со стыда и страху больше не показывались. Наступила полная тишина.
Государь пошел по дорожке. Остановившись посреди зала, он обвел собравшихся пристальным взглядом и заговорил:
— Я ваш новый государь. Хорошенько рассмотрите меня! Мне бы иметь глаза оленя, а они у меня кабаньи! Мне бы иметь хвост как у белки, а мой хвост похож на удава! И голос у меня — не как у ребенка, а как у гиены! Вот послушайте: «О-о-у-у-у-у!» Завесы вздулись, как от порыва бури, тяжелые люстры закачались, словно началось землетрясение, и по склонившимся спинам запрыгали тени. Государь усмехнулся и продолжал:
— Я позвал вас сюда, чтобы задать один-единственный вопрос: кто из вас так обидел птиц, что они без спросу улетели из моей страны? Пусть выйдет и сознается в своей вине!
Все головы склонились еще ниже. Никто не ожидал такого вопроса, и наверняка никто не знал, что на него ответить. Над собравшимися нависла зловещая тишина, она как бы предупреждала нас, что здесь не будет ни торжеств, ни пира, ни музыки…
— Раз никто не признается, я сам укажу, кто должен мне ответить, — сказал государь. — Пусть явится ко мне Лебедь!
Лебедь плавно прошествовал по ковровой дорожке. Приблизившись к государю, он замер в поклоне.
— Известно тебе, кто так обидел птиц, что они без спросу улетели из моей станы? — повторил свой вопрос государь.
— Никто не обижал птиц. Государь! Они улетают каждую осень и возвращаются весной.
— Эй, шакалы! — Государь махнул рукой. — Отведите Лебедя в подземелье! Держите его там без хлеба и воды, пока он не откроет нам всей правды!
Шакалы набросились на растерявшегося Лебедя и увели его.
Затем государь, скользнув взглядом по рядам присутствующих, указал на Оленя. Тот с изумлением, с трудом сдерживая слезы, смотрел в это время на дверь, за которой исчез Лебедь.
— Живее, живее! — торопили его испуганные голоса, и Олень, гордо подняв увенчанную ветвистыми рогами голову, подошел к государю.
— Ты слывешь лучшим из поэтов, — начал тот. — В часы размышлений о судьбе птиц, без спросу покинувших мою страну, стихи твои развлекают меня, их очень хорошо декламируют мои попугаи. Кто как не ты откроет мне истину: тебя считают другом птиц, ты посвятил им немало стихов!
— Я скажу тебе истину, государь! Никто из тех, у кого в груди бьется сердце, не обидит птиц. Они сейчас летят высоко-высоко, оживляя пустынное небо. Летят над зеркалом вод морских и на прощанье машут крыльями каждому кораблю, встреченному по пути на юг, где их ожидают зеленые солнечные леса. Так бывает каждый год, и никогда, улетая. Они ни у кого не спрашивали на это разрешения!..
— Отведите Оленя в подземелье! — приказал шакалам государь. — Привяжите к его рогам пудовые гири, чтобы он не мог поднять голову!
Свирепый повелитель медленным шагом прохаживался по дорожке, оглядывая дрожащих зверей и птиц. Вот он остановился перед завесой, покрывавшей стену. Там дремал пушистый утенок.
— Подойди ко мне! — приказал государь.
Утенок встрепенулся, побежал, переваливаясь, по ковровой дорожке к государю. Поморгал круглыми глазами и неуклюже поклонился.
— Кто так обидел птиц, что они без спросу улетели из моей станы? — услышал он вопрос.
— Ничего подобного я не слыхал, — ответил Утенок.
— Где сейчас птицы?
— Откуда мне знать! — Утенок шевельнул крылышками.
— А тебе не страшно попасть в темницу?
— Совсем не страшно, — беззаботно ответил Утенок.
Но как только шакалы потащили его к железной двери, в тишине раздался тоненький писк:
— Ай, страшно! Страшно! Страшно!
Теперь уже все мы перепугались не на шутку. Государь задумался, но взгляд его продолжал кого-то выискивать, так мне по крайней мере казалось. Я боялся поднять голову и увидеть устремленные на меня глаза государя. И когда это случилось, я почувствовал, что сердце мое вот-вот выскочит, так сильно оно билось. Будто во сне, услыхал я страшный голос:
— Красношейку ко мне!
Моя подруга, стоявшая рядом со мной, вздрогнула. Ее прозрачная накидка бесшумно сползла на пол. Мне захотелось погладить Красношейку по крылу, чтобы придать ей мужества, но рядом со мной уже никого не было. Тогда я поспешил вслед за ней.
— Я вызвал Красношейку, а не тебя! Марш назад! — прикрикнул государь.
Я вернулся к дверям и поднял накидку Красношейки. В это время она уже приблизилась к государю.
— Прикажи выпустить невинных, государь! — воскликнула она, упав на колени. — Ты узнаешь всю правду от самих птиц. Весной они вернутся. Тогда тебе станет ясно, что их никто не обижал…
— Эй, шакалы, бросьте Красношейку в темницу!.. Обидчик сам найдет меня в моих покоях!
Шакалы увели и мою Красношейку. Как только государь скрылся за тяжелой дверью, в зале наступило смятение. Каждый спешил поскорее покинуть мрачный дворец-замок.
Последними со скрипом двинулись к выходу корыта с рыбами. Впрочем, рыб не было видно — они притаились под водой и молчали, как умеют молчать только рыбы. Звери шагали и бежали по узким извилистым тропинкам, торопясь к себе домой. Я попытался было разыскать в толпе Жука, но не нашел его. Может быть, он и не приходил, остался играть в «солнце-стеклышко»…
Только бедняге-оленю никто не в силах помочь. Тяжелые гири пригнули его голову к земле, и он никак не может поднять ее
Не найдя Жука в толпе, я отправился в лес. Возле белых берез я остановился и стал слушать песни ветра, но они не развеселили меня. Из головы не шла мысль о несчастной Красношейке, брошенной в темницу. Сколько я ни раздумывал, я никак не мог придумать, как помочь ей и остальным узникам. Я знал, что в подземелье нет окон, а у дверей стоят на страже огромные крысы. Подкупить сторожей? Но у меня нет ничего, что могло бы их соблазнить… Умолять государя, чтобы он выпустил Красношейку?.. Но ведь Красношейка умоляла его, а он не обратил никакого внимания на ее слезы. Я слышал ее последние слова: «Истину ты, государь, узнаешь от самих птиц».
И вот в лесу я подумал: «Единственное спасение — птицы! Услыхав от них, что никто их не обижал, что они по своей воле улетели на юг, он велит выпустить из темницы невинных, и я снова увижу Красношейку и остальных узников. Но птицы вернутся лишь весной, а до тех пор мало ли что может случиться!» я представил себе Красношейку в мрачном подземелье, забившейся в угол и дрожащей без своей накидки, представил себе и гордого оленя с тяжелыми гирями, привязанными к его рогам, и лебедя, когда-то белоснежного, а теперь серого от пыли; мне показалось, что я слышу писк глупенького голодного утенка, и меня пробрал озноб. Да они и трех дней там не выдержат!.. Вероятно, я долго размышлял, сомкнув веки: когда я открыл глаза, уже смеркалось. «Пора домой, — подумал я, — здесь мне делать нечего». Неожиданно за березами мелькнула коляска шакалов. Что им нужно в лесу?
Коляска остановилась неподалеку от меня. Шакалы спрыгнули на землю, подбежали ко мне.
