— Где мы? — спросил я. — Что с кораблем?
Осипов вздрогнул и взглянул на меня с удивлением, словно услышал ужасную глупость.
— Нет больше корабля, Сережа. Нет.
— А мы… Мы?
Осипов отвел глаза. Я почувствовал, как волосы на моей голове зашевелись и встали дыбом, как шерсть на загривке сторожевого пса. Сердце ухнуло вниз.
— Где мы?
— Спускаемся на планету, — сообщил капитан-лейтенант. — На планету с условным индексом ТК-3.
— Как спускаемся? А программа? Откуда она?
— Она уже находилась в памяти, — отозвался Осипов. — Этот модуль должен был совершить посадку на планету и остаться там. На нем есть автоматические маяки. Следующая экспедиция должна их найти.
Я шумно сглотнул. В горле было сухо, и язык наждаком прошелся по небу.
— Ты не волнуйся, — вскинулся Осипов. — Все будет хорошо. Я отредактировал программу. Мы сядем на планету. Только бы там была атмосфера…
— Есть, — прохрипел я. — Она там есть. Видно на снимках.
Осипов резко обернулся.
— Откуда знаешь?
— Делал доклад для завлаба…
— Ах да, — спохватился он. — Лаборатория планетарного наблюдения.
— Вроде там и вода есть, и растительность…
Кирилл Александрович сжал огромные ладони в кулаки, потом распрямил пальцы и снова склонился над клавиатурой.
— Неплохой шанс, — тихо сказал он. — Просто отличный.
У меня снова закружилась голова, и я начал дышать через рот.
— Душновато тут.
— Кислорода мало, — с сожалением заметил Осипов. — Баллоны не заправлены.
Это стало последней каплей. У меня затряслись руки, и только тогда я отчетливо понял, что это не игра и не кино. Мгновенная гибель корабля, смерть друзей и знакомых, всех, кто стал для меня второй семьей… Это ударило меня, как кинжалом. Я от отчаянья закрыл лицо руками.
Осипов что-то крикнул мне, но я его не слышал. Я стонал и жадно глотал воздух, стараясь надышаться впрок. Мне стало все равно, что будет. Дышать. Сейчас. Как можно больше…
Тяжелая рука капитан-лейтенанта легла мне на шею и легонько сжала ее. В глазах потемнело и дыхание перехватило. Я подумал, что умираю, и жалобно всхлипнул, но Осипов прошептал:
— Поспи немного.
Я понял, что он усыпляет меня, чтобы прекратить истерику, и мне стало стыдно. А потом передо мной открылась зеленая гладь травяного моря.
Поднявшись с пола, я подошел к Осипову. Он сидел на корточках около экрана, следя за россыпью разноцветных цифр.
— Что там? — спросил я, присаживаясь рядом.
— Все хорошо, — ответил он. — Гравитаторы в полном порядке, перегрузок можно не бояться. Топлива хватит. Только кислорода нет.
И когда он это сказал, я понял, что надо постараться дышать меньше. И желательно реже.
— Сергей, сколько тебе лет? — Осипов задал вопрос, не отрывая взгляда от монитора.
— Двадцать пять.
— После аспирантуры в Академию Дальнего Космоса?
— Да, взяли лаборантом.
Осипов посмотрел на мои руки. Мне тотчас захотелось спрятать их за спину, как школьнику.
— Тебя кто-то ждет… — Осипов сглотнул. — На Земле?
— Да нет вроде, — растерялся я. — Родители только…
Тут я сообразил, что он искал взглядом обручальное кольцо.
— Понятно. — Осипов поднял на меня глаза. — А я женат. Два сына-близнеца. Немного младше тебя.
Он помрачнел и снова перевел взгляд на экран. В кабине становилось жарко. Я прислонился спиной к железной стене и вытянул ноги так, чтобы не задеть капитан-лейтенанта. Тот следил за бешеной пляской цифр и даже не шевелился. Я тоже стал смотреть на монитор, но цветные хороводы гипнотизировали, нагоняли дрему. Сквозь темноту проступило зеленое поле. Я почувствовал жаркое дуновение летнего ветра, еще чуть-чуть — и снова нырну в море травы…
— Вот что, Сергей, — начал Осипов, и я вздрогнул, просыпаясь. — Если ты выберешься, а я нет, знаешь…
Я помотал головой, чтобы отогнать сон.
— Знаешь… — продолжил капитан-лейтенант и сунул руку в карман кителя. — Вот. — Он достал простую записную книжку и обычный карандаш. Я такого не видел лет десять.
Осипов стал быстро черкать в книжечке, потом аккуратно выдрал листочек и протянул его мне.
— Понимаешь, — сказал он смущенно, — традиция такая есть. Когда авария в космосе, и люди не знают, кто выберется, а кто нет, они обмениваются адресами, чтобы оставшиеся могли навестить родных. Рассказать им, как все было.
Вид у Кирилла Александровича был смущенный. Такой, словно его, взрослого мужчину, застигли за ребяческим, бесполезным и глупым занятием.
— Традиция такая, — повторил он. — Знаешь, я раньше никогда… Но так нужно.
Я молча взял листок и спрятал в нагрудный карман лабораторного халата. Осипов криво улыбнулся. Я потянулся вперед, взял у него из руки книжечку, а потом и карандаш. Кирилл Александрович выпрямился, и взгляд его стал серьезным. В глазах появилась уверенность в том, что все идет как надо.
Размашисто выведя на первом чистом листе свой адрес, я отдал записную книжку обратно. Осипов бережно убрал ее во внутренний карман. Карандаш я автоматически сунул в свой, а капитан позабыл о нем спросить.
Он улыбнулся мне снова, на этот раз ободряюще, и повернулся к монитору. Похоже, слежение за мерцающим экраном вселяло в него надежду. Мне стало легче. Когда кто-то верит, что все будет хорошо, всем вокруг становится лучше.
Откинувшись назад, я оперся спиной о железную стену и закрыл глаза. «Зря все это, с адресами-то. Если уж придется… Так, наверное, вместе. Либо выберемся, либо нет. Если и прилетят за нами, то не раньше чем через пару лет. Но ведь прилетят. Они просто не могут не прилететь».
Дышать становилось все труднее. В рубке почти не осталось кислорода. Хотелось вскочить и бежать прочь, куда глаза глядят, подальше от этого места. Но я сдержался. Отставить панику. Нужно крепче вжаться в стену и считать вдохи и выдохи.
Чтобы отвлечься, я представил себе, как из моего выдоха рождается огромный пузырь, зеленовато-желтый. Он чуть поднимается вверх и уносится прочь, в темноту. На десятом пузыре из темноты вынырнуло зеленое поле. Оно рванулось мне в лицо, и я обнаружил, что лежу в траве, в волосах у меня запутался репей, а на правом запястье сидит огромная бабочка-капустница, лениво взмахивая крыльями.
Приподняв голову, я осмотрелся: почти пришел. Встав на ноги, я почувствовал, как меня зовет родной дом — дикая смесь звуков, запахов, цветов. Ряд картин, бегущих в никуда. Мой милый дом, я скоро вернусь.
Во сне мне не хватило одного шага до края поля, за которым начинался дом. Оставалось сделать лишь шаг, но вдруг стало нечем дышать, сжигало горячим воздухом. Я судорожно вцепился обеими руками в горло и очнулся.
В кабине было совсем темно, а пол под ногами ходил ходуном. Весь свет теперь шел только от экрана. По нему по-прежнему с сумасшедшей скоростью бежали ряды букв и чисел. Осипов сидел рядом с ним. Рот широко раскрыт, как у рыбы, которую вытянули с большой глубины. Китель мятой тряпкой валяется рядом, а белая форменная футболка потемнела от пота.
Я подполз к нему, потому что не было сил встать, и тронул за лодыжку. Он медленно оглянулся и изобразил бледное подобие улыбки.
— Скоро, — едва слышно выдохнул он. — Садимся.
Я перевернулся на спину и тоже широко раскрыл рот. Казалось, так легче дышать, хотя я знал, что легкие бессмысленно перекачивают превратившийся в углекислый газ воздух, пытаясь выдрать из него оставшиеся крупинки кислорода.
— Посадка, — проронил Осипов, и я взглянул на него.
Он выглядел как пианист перед концертом — руки на клавиатуре, пальцы подрагивают, готовясь к танцу на клавишах. Но это был обман. Осипов уже ничего не мог сделать. Даже если он вмешается в программу — это уже не поможет. Слишком поздно. Он просто пытался верить, что все под контролем.
— Держись, — бросил Осипов, и я сжался в ожидании удара.
Он не заставил себя долго ждать.
Мир просто выключился, как картинка видеофона. И этот черный экран подпрыгнул, раз, другой… И замер на месте.
— Сели, — прошептал Осипов. — Сели!
В этот момент зажегся свет. Полный, не аварийный. Это включилась система разгрузки модуля.
Боль резанула глаза, привыкшие к темноте, и тут же отступила.
«Дышать! Нет ничего лучше, чем дышать! Боль — ерунда!»
— Двери, — простонал я, — как?
Капитан-лейтенант опустил пальцы на клавиши и взял сложный аккорд. Он дождался своего бенефиса.
— Ну, — сказал он между двумя жадными вдохами, — вот и все. Выходим.
Я даже приподнялся на локте, чтобы это видеть. Сейчас. Сию минуту. В затуманенном мозгу бился сигнал: опасность. Если открыть двери — смерть. Если не открыть — верная смерть. Запечатанные в железной банке человеческие консервы…
— Открывай, — захрипел я, думая, что кричу. — Открывай!
