оружейница», то бишь падшая женщина из простонародья, переносите ее отношение на ни в чем не повинного Вийона. А поэт именно тем и хорош, что рисовал образ. Или вы считаете, что все обязаны произносить только свои собственные мысли?
— Ну, — хихикнул он. — Я и сам в некотором роде… художник.
Он ожидал моего вопроса.
— Леша! — одернула его мать.
— Вы художник? — спросила я.
— Я хотел бы им стать, но…
Он коротко вздохнул, разведя руками:
— «Ты обезьяна, ты урод, общаться с коим неприятно…» Это тоже ваш любимый Франсуа.
— Я думаю, вы немного зациклены на проблеме вашей внешности, — сказала я. — Многим плевать, как вы выглядите.
— Да, но… Большинство шарахается от меня, стоит появиться на улице.
Мне стало его жалко.
— Если всмотреться в их черты, — сказала я, — то не найдешь много красивого… Может быть, они крепки телом, но нередко в их лицах преобладает выражение отвратительной тупости!
— Вот! — Он даже подскочил в своем кресле, потирая руки. — Вот что я и хочу вам сказать! Тупость, похоть, пошлость… Почему это кажется привлекательным?
— Смотря кому, — возразила я.
— Большинству, моя инфанта! — горестно заявил он. — Увы, большинству нравится именно это…
— Они просто к этому привыкли, — пожала я плечами. — Ежели бы они с детства слушали Марчелло, а не какую-нибудь девицу с пошлыми вкусами, пошлой внешностью, может быть, они иначе бы выглядели… Понимаете, нельзя обвинять людей в том, к чему их приучили. Есть люди, которые вообще из всех на свете фильмов предпочтут порно, но…
Он как-то странно дернулся и широко заулыбался.
— Но из этого не следует, что надо снимать только порно, забыв про мультики, — закончила я мысль.
— Вы не понимаете, Сашенька! — тихо сказал он с печалью в глазах. — Мир устроен так, что он и сам превратился в сплошное «криминальное порно». Просто…
Он отпил из бокала глоточек янтарной жидкости и договорил грустно:
— Просто вы этого пока еще не заметили! Вы живете в придуманном мире, иллюзорном, созданном специально для вас, а в мире другом, грубом, реальном, животном мире все не так! Там правит бал Сатана, а танцует под какофонию скрипки толпа… Так называемый «профанум вульгус». Невежественная чернь.
Тамара вздрогнула и посмотрела на своего сына.
— Постой, что ты только что сказал?
Он едва заметно поморщился, пытаясь своим видом показать ей, что она является представительницей этой черни.
— Про-фа-нум вульгус, — четко произнося каждый слог и не убирая с лица демонстративной скуки, повторил он. — Это латынь, мамочка… А почему это произвело на тебя такое оглушительное впечатление?
Она не хотела говорить с ним о своих опасениях, преследованиях и прочих вещах, ибо его покой был для нее дороже всего.
Ограничившись слабым пожатием плеч, она посмотрела в сторону окна, занавешенного плотными бархатными гардинами, и пробормотала:
— Так, ничего особенного. Значит, вот как это звучит…
— Да что звучит, мама? — теряя терпение, воскликнул он. — Ты сама учила меня, что, находясь в обществе, нельзя говорить загадками!
— Я…
Она не хотела, черт побери, говорить об этом при нем!
— Прости, пожалуйста, Алексей! Но это касается только меня…
Она поднялась со стула и произнесла:
— Я вынуждена оставить вас ненадолго… Простите.
С этими словами поспешно прошла в свою комнату, где, опустившись в кресло, со вздохом повторила эти странные и такие зловещие слова:
— Профанум вульгус.
Я проводила ее взглядом. Замешательство Тамары при последних словах Алексея не укрылось от меня.
Неужели?
Не эти ли слова произнес неведомый преследователь?
На непонятном для Тамары языке — латынь и была для нее непонятной… Или тут сыграло роль сходство? Может быть, там вообще звучало какое-нибудь «ин вино веритас»?
— Вы меня не слушаете, — укоризненно заметил мой странный собеседник.
— Нет, что вы… Я слушаю, — возразила я.
— Да нет. Ваш взгляд направлен на дверь, за которой только что скрылась моя мать. Можно подумать, вас прежде всего интересует она. Интересно, черт возьми! До чего ж интересно!
Он улыбался.
Он вообще был похож на избалованного ребенка, который забавляется действием своих проделок на раздражающих его взрослых.
— Послушайте, сейчас, когда моя мать нас оставила, может быть, вы все-таки доверитесь мне? И расскажете, что вас с ней связывает?
Он смотрел мне прямо в глаза, и взгляд у него был не самый приятный на свете.
Внутри его глаз притаился холод, и я поежилась невольно — что-то в этом парне меня насторожило!
— Это вам только показалось, — попыталась я уйти от ответа.
— Бросьте, — выплюнул он слова с гадливой гримасой. — Женщины все созданы для вранья, и вы не исключение!
— К чему это вы? — удивленно посмотрела я на него.
— К тому, что вы только и делаете, что врете, а значит, вы не исключение. Я так устал от женщин!
Если бы я была какой-нибудь жестокой фурией, я бы не замедлила расхохотаться.
Судите сами, передо мной сидит горбун с непомерно маленькой головкой и злыми глазами и утверждает, что он, представьте себе, устал от женщин!
Но я скрыла свои чувства и даже покраснела, сказав:
— Вы просто еще не встретили скорее всего нормальную женщину… Смею вас заверить, женщины врут куда меньше, чем мужчины!
Кажется, мне удалось задеть тайные струны его души.
Он теперь смотрел на меня с неожиданной теплотой и интересом.
— Вы… А вы согласитесь принять мою дружбу?
Сейчас он еще больше походил на ребенка, только теперь ребенок очень хотел, чтобы его кто-нибудь полюбил. О боже! Вот я попала-то!
— Конечно, Леша! — улыбнулась я.
— И вам не будет стыдно пройтись со мной по улице? — прищурился он.
— Да с чего же? — развела я руками. — Вы, Леша, мне кажется, немного зациклились на собственном уродстве, которого нет. Вы извините меня за прямоту…
— Ваша прямота не так унизительна для меня, как вечные уверения моей матери, что я как две капли воды похож на Давида Микеланджело, — грустно усмехнулся он. — При этом она отчего-то не рискует выйти
