уплотняются, становятся упругими и сколькими, проскальзывают в камеру, где сидит стюардесса — бледная, нечесаная и истощенная, похожая на привидение. Она так боится, что не может даже закричать. Щупальца подползают к ней и закручиваются вокруг горла…
В одну из таких ночей Лиза поняла, что не может заснуть, и на цыпочках выбралась на кухню. Не включая свет, открыла холодильник. На дне трехлитровой банки еще плескались остатки молока, и Лиза, стараясь не шуметь, перелила его в кружку. Молоко было порошковое, уже слегка подкисшее, но его противный вкус странным образом успокаивал. Он напоминал Лизе о детском саду — о тех временах, когда мама с папой были вместе, Никита — живой, а страх — ненастоящий, придуманный, чтобы интереснее было играть. Во вкусе молока было что-то привычное и утешительное, и, чтобы усилить эти ощущения, Лиза взяла с подоконника старую детскую книжку, зачитанную до дыр. Уже во втором классе приключения щенка Тяпы казались Лизе глупыми и скучными, но сейчас это было именно то, что надо. Свет включать по- прежнему не хотелось, но в ящике стола лежали свечи на случай, если бураном оборвет провода. Маленького огонька вполне хватало для того, чтобы разбирать крупный, рассчитанный на малышей шрифт.
Прихлебывая молоко, Лиза перевернула страницу. Легкий ветерок подхватил обрывок тетрадного листка в линейку; Лиза поймала его и перевернула. Пробежалось по корявой, печатными буквами написанной строчке, и, не поверив своим глазам, прочла снова.
ЖДУ НА КЛАДБNЩN РОВНА В ПОЛНОЧ!!! НИКИТА
Она отбросила записку, как отвратительного, покрытого слизью червя. Волосы на затылке Лизы зашевелились, и она хрипло застонала от мгновенно нахлынувшего ужаса. Руки задрожали так, что молоко выплеснулось на страницы книжки. Жду на кладбище. Никита ждет ее на кладбище. Никита…
Лиза с хлюпаньем втянула в себя ставший вдруг сухим и колючим воздух и сипло, деланно хихикнула. Она сама написала эту записку. Сама, своими руками, два или три года назад. Они с Никитой играли в искателей кладов. Она играла, что ищет клад вместе с воображаемым другом, и написала эту записку понарошку, как будто это сделал Никита. Она до восьми лет путала направление косых черточек в букве «и», то писала правильно, то старательно, высунув кончик испачканного карандашом языка, выводила зеркальное отражение.
Страх ушел, только по затылку еще бегали колючие мурашки. Лиза аккуратно вытерла пролитое молоко, закрыла книжку и тихо вернулась в постель. Подсказка была найдена. Назавтра Лизе предстояла очень длинная прогулка.
К ее удаче, утро выдалось такое ясное, что мама сама предложила ей сходить покататься на лыжах.
—?Только с лыжни не уходи, — привычно предупредила она.
—?Конечно, ну буду, — так же привычно соврала Лиза.
Она выглянула в окно. Лыжня отделялась от дороги справа — уже успели накатать после бурана — и вилась по сопкам до самого моря. Среди редких низких лиственниц мелькали яркие куртки — несколько человек уже выбрались покататься, торопясь воспользоваться наладившейся погодой. Вдалеке виднелась молочно-изумрудная полоска моря — буран взломал и отогнал лед от берега. Лиза привычно поискала глазами красные с белым вышки буровой платформы и удивленно обернулась к маме:
—?А где…
—?Так тайфуном снесло, — ответила та. — Уникальный случай, она же на любой шторм рассчитана, но вот — не выдержала… — Лиза уже собиралась, вполуха слушая о разрушениях, которые принес буран. Самым сложным, оказалось, незаметно выудить воробушка из тайника — пришлось тянуть время, дожидаясь, пока маму что-нибудь отвлечет. Кулон Лизе пришлось положить в карман — челку ей коротко обстригли на следующий же день после приезда, и прятать глаза стало намного труднее.
Выбравшись, наконец, из квартиры и спустившись на первый этаж, Лиза огляделась по сторонам и нырнула в закуток под лестницей, где жители подъезда держали санки — зимой и велосипеды — летом. Сунула лыжи в угол и, еще раз посмотрев по сторонам, выбежала на улицу. С помощью минутной возни с лыжами Лиза выгадывала себе несколько часов: если бы она просто ушла гулять, мама начала бы волноваться уже к обеду; зато катание могло затянуться до темноты — это считалось нормальным. Темноты и тем более полуночи Лиза ждать, конечно, не собиралась, — раз уж сама написала Никитину записку, то и время могла менять как ей удобно. Но и точно рассчитать, какой срок ей понадобится, она не могла, так что пусть будет запас…
До кладбища, устроенного на болоте недалеко от городской черты, Лиза добралась за час. Можно было бы быстрее — но тогда идти бы пришлось через парк. Несмотря на отчаянную, с сумасшедшинкой, храбрость, которую Лиза ощущала с самого утра, совсем уж рисковать не хотелось, и она предпочла сделать крюк.
Кладбище отделяла от парка полоса огородов. С другой стороны с ним граничил старый тополевый лес. Ранней весной, когда деревья покрывались зеленой дымкой клейкой пахучей листвы, Лиза с отцом ездили сюда за папоротником. Выйдя из машины, надевали брезентовые куртки-энцефалитки, чтобы не подцепить клещей, и входили в лес. В полумраке светились трехперстки — желто-черная серединка, три белоснежных лепестка на макушке сочного стебля. Лиза и ее отец бродили среди гладких серых стволов, перебирались через трухлявые бревна, засыпанные мокрой, прелой листвой, высматривали первые побеги папоротника. Возвращались домой с разбухшими, остро пахнущими пакетами; покрытые коричневым мехом ростки-спиральки вываливали в большущий таз с водой. Когда пушок на побегах намокал, они все вместе, втроем рассаживались вокруг таза на табуретках и пропускали завитки папоротника сквозь пальцы. Очищенная, глянцевито-зеленая, с пурпурными пятнышками спиралька падала в кастрюлю. Оставшийся на пальцах свалявшийся пух стряхивался на газету. Руки от папоротника надолго становились коричневыми — точно так же, как от зеленых грецких орехов, только запах был другим: аромат палой листвы, грибов и еще какой-то острый, неуловимый запашок, который крошечными коготками царапался в самой глубине горла.
Очищенный папоротник сушили, а потом, уже зимой — снова вымачивали, варили, а потом обжаривали в масле. Этим всегда занимался отец. Папоротник, жареную рыбу и «соус» — огромные кастрюли тушеной баранины с картошкой — всегда готовил он, это были его коронные блюда, к которым не допускались женщины. Как же так, подумала Лиза. Кто теперь будет жарить корюшку? Кто теперь принесет в дом полиэтиленовый мешок, пахнущий морозом и огурцами? Кто будет рассказывать Лизе смешные истории, которые случаются с геологами в тайге? Лиза не виделась с отцом с тех пор, как бульдозеры расчистили трассу и папина «Нива» наконец добралась до города.
Ничего. Лиза все исправит — иначе, зачем она здесь?
Кладбище оказалось огромным. Только теперь Лиза обнаружила в своем плане изъян: она может бродить здесь до самого вечера, но так и не найти могилу Никиты. Чем она думала? Ведь она даже не помнила его фамилии… Лиза достала из кармана записку и перечитала заново — никаких подсказок. Обратная сторона листка тоже чистая — лишь внизу пририсован исчерканный квадратик с крестиком в уголке…
«Ну-ка, Лизок, где у нас север?» — весело спрашивал папа, когда они заходили в лес, и Лиза, почти не задумываясь, махала рукой туда, где вставали невидимые за деревьями три сопки-близнеца. А на картах север обычно сверху… Лиза повернулась, совмещая направления, и, все еще не веря себе, побрела в лощину у самой опушки, на которую указывал крестик.
Могилу Никиты она узнала сразу. Лиза была уверена, что не помнит толком его лица, но фотография на надгробном камне заставила ее остановиться так резко, будто она налетела на стену. Никаких сомнений — это был он, ее друг… бывший друг. Но, может, они все-таки сумеют помириться. Именно для этого Лиза пришла на кладбище с воробушком в кармане и совком, спрятанным под курткой. Ей надо было попросить прощения. Ей надо было спросить Никиту, кто убил его. Она надеялась, что Никита умер достаточно давно, чтобы уже не чувствовать боли.
Снег не успел слежаться, и поначалу копать было легко — лишь последний слой оказался плотным и тяжелым, приходилось не столько копать, сколько резать его совком, а потом поддевать увесистые куски. Лиза взмокла и натерла волдыри на руках — хорошо еще, что она заранее решила не разрывать могилу полностью, обойтись только ямкой над изголовьем Никиты. Она говорила себе — разрыть могилу целиком ей не хватит ни сил, ни времени. Наверное, это было правдой. Но на самом деле она не хотела видеть всего
