руководство распорядилось об отмене отпуска. В том, что весь коллектив должен был еще раз сфотографироваться, не было ничего особенного — за прошедшие полгода моей работы в Блайхероде пропуска и фотографии на них обновлялись довольно часто. На вечер 20 октября был назначен сбор всех руководителей отделов, и, по слухам, предстояло отчитаться о нашей деятельности перед советскими специалистами из Москвы, которые, якобы, были недовольны нашими результатами. Но совещание прошло, как обычно, в дружеской атмосфере. Критики не было.
Основной доклад в присутствии примерно двадцати немецких инженеров и десяти советских коллег, все из которых были сотрудниками института в Блайхероде, делал господин Бласс, руководитель конструкторского отдела. Он представил чертежи нескольких вариантов ракеты Г1. Среди них, как мне помнится, был и вариант, предложенный полковником Королевым. В нем старая ракета А4 в своей цилиндрической части должна была быть удлинена, при этом она бы смогла взять больше топлива. По сравнению со старой ракетой А4 было уменьшено отношение сухого веса к стартовому, таким образом ракета могла лететь дальше. Для всех вариантов был предусмотрен старый привод А4 с тягой 10 тонн. При этом Королев сам критиковал свое предложение. Очень тяжелая ракета поднималась бы с небольшим стартовым ускорением и внутри своего весового класса не смогла бы достичь максимальной дальности полета. Господин Вольф, баллистик, рассчитал траектории полета для всех вариантов. Во всех случаях дальность полета получалась более тысячи километров.
Таким образом за полгода работы был достигнут значительный прогресс по сравнению со старой ракетой А4. И это при том, что все разработки были сделаны совсем новым коллективом. Я думаю, нашим преимуществом было то, что у нас не было никаких технических отчетов из Пенемюнде. Мы были мало обременены старым мышлением и могли идти своим путем. Возможно, тогда мы с нашим техническим проектом ушли дальше, чем немцы в США, которые больше цеплялись за старое наследство. В конце заседания в комнату вошел генерал Гайдуков и сел за стол рядом с господином Греттрупом, который возглавлял дискуссию. Генерал выглядел чрезвычайно угнетенным, как будто перенес тяжелый удар или испытал большое разочарование. Усталые глаза на его обычно моложавом лице глубоко запали. Он начал медленно оттаивать, только когда принял участие в дискуссии. Около 22 часов Греттруп закончил совещание. Генерал, который снова выглядел бодрым, пригласил нас всех на поздний ужин в ресторан «Япония». Я еще не знал этого ресторана, только видел на дорожном знаке русский перевод «ЯАПАН». Тогда на всех уличных вывесках была дана русская транскрипция. И мы, немцы, намеревающиеся выучить русский, начали с того, что через чтение указателей улиц обоими шрифтами запоминали кириллицу. Иронизировали также над надписью на здании партийного учреждения. Первоначально слова «Коммунистическая партия» были написаны латинскими буквами и кириллицей. После слияния Коммунистической и Социал-демократической партий появилось новое название «Социалистическая единая партия». Но написанное кириллицей «Коммунистическая партия» осталось.
Итак, в этот вечер мы в удобном автомобиле поехали в расположенный на окраине города ресторан. Подковообразный стол был празднично накрыт. Большие вазы с фруктами, много блюд с салатами. Возле каждого прибора стояло несколько различных бокалов. Генерал Гайдуков председательствовал, сердечные тосты сменяли друг друга. Я знал уже по опыту прежних празднеств, что русские не пьянеют. Генерал пил чаще, чем мы, немцы, а потом заметил, что по такому поводу, мы должны выпить все, что налито в бокалы. Ловкие ординарцы разливали чистую водку. Генерал снисходительно улыбнулся, когда я поднялся, чтобы выпить за него. Я положил на плечи вместо погон две подставки под пивные бокалы, прикрепил их под воротником пиджака и провозгласил: «Я — генерал аэродинамики!».
Рядом со мной сидел руководитель отдела прочности. Он рассказал, что некоторое время назад к его жене в Бранденбурге (она еще жила там) пришли русские офицеры, которые назвались представителями жилищной службы Бранденбурга. Они были в курсе, что семья планирует переезд в Блайхероде. Офицеры тщательно осмотрели всю мебель. Некоторые вещи они даже измерили складной линейкой. Супруга, спустя несколько дней навестившая мужа в Блайхероде, в одном из сотрудников штаба генерала Гайдукова узнала приходившего к ней офицера. То есть они не были представителями жилищной службы Бранденбурга… После его рассказа мы посмотрели друг на друга и пожали плечами «Удивительно, но необъяснимо». Тем временем шум за праздничным столом усиливался. Многие немецкие коллеги уже обессилили. Было довольно поздно, когда я попрощался. Мой хороший знакомый, старший лейтенант Тюлин, поднялся, чтобы меня подвезти, поскольку нам было по пути. У дома он дружески помог мне выйти из автомобиля и уехал только после того, как за мной захлопнулась входная дверь. Однако вскоре я опять вышел на улицу подышать свежим воздухом и прошелся по близлежащему лесу. Довольно долго сидел на скамейке. Потом вернулся домой и крепко уснул.
ВЕЛИКОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ НА ВОСТОК
После такой ночи человек нуждается в продолжительном сне. Однако вскоре я почувствовал, что кто-то довольно настойчиво пытается меня разбудить. Сквозь дурман алкоголя я слышал, как жена и невестка стараются меня растормошить. До меня даже как будто донесся голос старшего лейтенанта Тюлина. Однако я изо всех сил сопротивлялся попыткам разбудить меня и продолжал спать. Пока не услышал отчетливые слова Тюлина: «Уже сегодня Вы должны уехать в Москву». От такого сообщения я поднялся рывком: «Когда?». Я полностью пришел в себя. Сначала я предполагал, что речь идет о короткой командировке в советскую столицу. Старший лейтенант Тюлин сел на край кровати. Он говорил медленно: «Пришел приказ перевезти в Москву всех немецких специалистов».
Молчание.
Я взглянул на обеих женщин. Они уже были одеты и смотрели на меня так, как будто хотели сказать: «Ну, теперь тебе самое время вставать!». Господин Тюлин пояснил: «В шесть часов в Вашу квартиру придет лейтенант с солдатами». Он сделал паузу, чтобы дать усталому человеку время осознать сказанное: «Я пришел, чтобы вы не очень ужаснулись эскорту. Я попросил генерала разрешить мне лично уведомить Вас обо всем за четверть часа до прихода солдат».
Скоро в дверь позвонили. Это был эскорт. Возглавлявший его лейтенант был удивлен тем, что мы уже ожидали его прихода. Потом все понял, узнав Тюлина.
Женщины сразу принялись действовать. Лидди увела солдат на кухню, быстро организовала завтрак, а Гертруд попросила офицера и переводчика пройти с ней в гостиную. Переводчик показал мне написанный от руки перевод приказа. Я прочел о том, что наш Центральный институт должен переехать в Советский Союз сроком на пять лет. Часть немецкого коллектива, в соответствии с репарационными обязательствами по Потсдамским соглашениям, привлекается к трудовой повинности.
Лейтенант показал мне список с напечатанными в нем фамилиями членов моей семьи. Он назвал мою фамилию, посмотрел на меня и поставил галочку. «Альбринг Гертруд», — произнес он затем. Моя жена отозвалась, и он поставил следующую галочку. «Альбринг Катрин», — мы провели его в детскую, где в своей кроватке только что проснулась наша дочка. «Тогда все здесь». «А я, где останусь я?» — спросила Лидди. Мы вопросительно смотрим на нашего знакомого, старшего лейтенанта Тюлина. Он объясняет, что Лидди не занесена в список, поскольку она как невестка не считается непосредственным членом нашей семьи, а нашей гостьей. Но я и жена привыкли к Лидди, она целый год прожила с нами в Гарце, в городке Вильдеманн, вместе с нами добровольно перешла в советскую оккупационную зону, для нас она член семьи. Мы начинаем объяснять все это, предполагая, что Лидди согласится поехать с нами. Она не хочет возвращаться к родителям, а кроме нас у нее здесь никаких знакомых нет. Без раздумий молодая, склонная к приключениям, двадцатилетняя Лидди соглашается сопровождать нас. «Тогда в поезде вам придется потесниться, для невестки я отдельного места не заказал», — заключает господин Тюлин.
Я со своей больной от алкоголя головой довольно пассивен. Женщины организуют сбор вещей и их упаковку, привлекая к этому солдат. Мне дано особое задание. Я должен тщательно упаковать весь наш фарфор и сложить его в большой деревянный ящик, чтобы он не разбился в пути в две тысячи километров. Гертруд с разрешения господина Тюлина еще раз идет в город. Она должна расплатиться со столяром и получить из химчистки фетровые шляпы. Меня самого старший лейтенант Тюлин довозит до работы. Я беру с собой из письменного стола некоторые технические книги. Во время поездки через город я вижу, что перед
