чухонцев». Узнав, что я — крымский уроженец, Пушкин спросил: «А из какого же вы города?» Затем он заинтересовался, давно ли я здесь и не болею ли на севере…
Тогда, во время нашего разговора, я его хорошо рассмотрел, и даже помню, в чем была его красавица жена. На ней было изящное белое платье, бархатный черный корсаж с переплетенными черными тесемками, а на голове большая палевая шляпа. На руках у нее были длинные белые перчатки. Мы, все ученики, проводили дорогих гостей до подъезда. Теперь я могу пересчитать по пальцам тех лиц, которые помнят поэта: их осталось очень немного, а я вдобавок был им любезно принят и приглашен к нему ласковой и любезной красавицей Натальей Николаевной, которая нашла почему-то во мне тогда сходство с портретами ее славного мужа в молодости».
Вот так — из какого вы города? И не болеете ли на севере? И ничего больше. Впрочем, Айвазовский отличался предельной скромностью и писал он Кузьмину с единственной целью, чтобы тот передал, если получится и если тот посчитает нужным, его свидетельство о встрече с гениальным поэтом в какую-нибудь газетенку. Не о себе — любимом, о Пушкине! Так к чему личные переживания и, с точки зрения автора, неинтересные массовому читателю подробности? Он так и писал: «Если вы найдете, что в настоящее время эта маленькая статья может быть интересной хоть сколько-нибудь, то благоволите отдать напечатать. Сам я, признаюсь, не решаюсь этого сделать».
В своей книге «Повесть о художнике Айвазовском» Лев Арнольдович Вагнер и Надежда Семеновна Григорович вдохновенно описывают эту встречу, полную радости и взаимных восторгов, мне же кажется более значительным в характеристике нашего общего героя одна неброская строчка его письма к Кузьмину: «Сам я, признаюсь, не решаюсь этого сделать», а ведь это пишет художник с мировым именем.
Ованесу было всего десять, когда отец скрепя сердце был вынужден отдать его прислуживать в кофейню к греку Александру. Тяжко, не такой судьбы просил у бога трудолюбивый Константин Гайвазовский, не такой заслуживал добрый, талантливый Ованес, но да что тут поделаешь, когда дома есть нечего? На семейном совете решили так: пусть Оник зиму поработает, а за это время, глядишь, удастся скопить денег на уездное училище. Потянулись тяжелые дни мальчишки на побегушках — этому принеси, за этим убери. Бегай с утра дотемна, да вдыхай удушливый запах кальяна. Тяжело.
Но и это не самое страшное. Можно работать в кафе, а после работы разносить готовые вышивки заказчикам матери. Помогать по дому и не смотреть в сторону лавок со сластями. Все можно выдержать, если знаешь, что вечером вся семья соберется за столом, а ночью можно будет поболтать со старшими братьями. Особенно Оник был дружен с Саргисом. Обсуждая подслушанные в кафе разговоры, планируя очередной поход к крепости в поисках спрятанного там клада — они были лучшими друзьями. Саргис — Друг и вожак, самый близкий на всем свете человек, с которым можно поделиться тайной или заветной мечтой, и надо же, чтобы именно ему выпало уезжать из дома. Надолго ли? Ованес слышал, как ночью на кухне рыдала мама. — Навсегда. — Понял он.
Целыми днями отец ходил хмурым, даже не пытаясь делать веселое лицо, все равно не поверили бы. Умный, начитанный Саргис — надежда семьи — вынужден уезжать в далекую Венецию, дабы продолжать там обучение в одном из монастырей. У Саргиса никогда не будет жены и детей, он навечно останется там, среди книг и молитв, весь в черном, точно погребенный заживо. Не хочется думать о таком, потому что это глупо, нечестно и недостойно — Саргис как ангел божий будет молиться за семью, и в доме снова поселится счастье. Но какое же счастье без Саргиса?
— Вот увидишь, я вернусь и заберу тебя с собой, — успокаивает младшего братишку будущий послушник. — Мы поедем в далекую Италию, в прекрасную Венецию. Ты увидишь город, в котором нет улиц, а лишь одни сплошные каналы. Представляешь, там вовсе нельзя ездить в каретах, и в телегах тоже никак — потому что вода. И гулять… гулять тоже нельзя. А все только и делают, что плавают в легких лодочках, обтянутых черным бархатом, и поют песни.
Ованес представляет себе город воды, и ему хочется оказаться там, побродить, как Христос, по улицам-рекам или поплавать. Он хорошо плавает, и даже если не будет денег нанять лодку, он все равно не ударит в грязь лицом, не станет ныть и жаловаться, а будет плавать. На базар с большой корзиной на спине, в лавку к сапожнику, да куда нужно будет, туда и поплывет. Главное, чтобы Саргис был доволен и не прогнал его от себя. Главное, чтобы они никогда не расставались.
Мальчик засыпает, и во сне ему видится дивный город, в котором царствует Ее величество вода…
Вода — добрая стихия, для Оника почти что родственная, не случайно же все соседи говорят, что он как рыба может жить в воде. Крым — две стихии — вода и камень, два мира — морской и горный. Каждый по-своему притягателен и любим. Каждый хранит свои истории и сказки. Оник с ребятами много раз находили на берегу после отлива позеленевшие от времени монетки — память о живущих здесь прежде людях. Но история в его голове путается, самовольно перетекая в сказку, или земля тут такая — насквозь пропитанная сказаниями. Феодосию в тех сказках-сказаниях называют по старинке Кафой, как какую-нибудь гордую госпожу — повелительницу крепости, вроде Айше-воительницы.
— Когда-то давно жил в этих местах хан Мамай, — рассказывает отец. — Но ханы не могут жить просто так, им непременно нужно завоевывать другие города и народы. Вот и решил он, чем далеко ходить, взять внезапным приступом нашу Кафу. — Константин делает паузу, вопросительно смотрит на мальчиков, поняли ли? Уразумели, о чем речь идет?
— Да, поняли уже. Давно поняли. — Мальчишки сто раз слышали эту историю и уже давно заготовили верные луки да деревянные мечи, дабы сразиться, кто на стороне зловредного хана, а кто как доблестный защитник Кафы. Жребий решит.
— Хан разработал план действий и рассказал о нем своему первому помощнику, а тот не удержался и ночью поведал услышанное жене. Но все же знают — нельзя доверять тайну болтливой женщине.
— А не болтливой? — Обижается за маму справедливый Саргис.
— И не болтливой, увы, нельзя, — вздыхает отец. — Неболтливая женщина расскажет одной- единственной подруге, под страшным секретом, а та другой… третьей…
В общем, вскоре новость облетела Кафу, народ успел закрыть ворота, вооружиться, и когда начался штурм, на головы осаждающих полетели горячее масло и свинец. Это был жаркий бой. Много народа погибли под стенами нашего города, много полегло защитников.
Сам хан Мамай был вынужден бежать. Забравшись в свой дом, велел он запереть ворота, двери и наглухо закрыть все ставни. Только ничего ему уже не помогло. Люди из Кафы разрушили дом хана Мамая и убили его самого.
— Нет, не так… — перебивает отца Ованес, — мама рассказывала, что его пронзили тысячи стрел, а потом еще тысячи мечей пробила его печень, после чего хан умер.
— Ушли благородные мстители из разрушенного дома Мамая, а ночью туда прокрался слуга покойного хана. Он тайно вывез тело своего господина и похоронил его в том месте, который теперь называется Мамаевой могилой. Помните, в прошлом году дедушка Георгий, что живет в доме с цветными стеклами, бывал в тех краях?
— Помним, помним. — Но дольше слушать невмоготу, в ход идут мечи и стрелы.
— Чур, я хан Мамай, — кричит Саргис, обнажая меч.
— Почему ты? Ты в прошлый раз был. Я хан Мамай, — орет Оник. Вместе они бегут на штурм старой крепости. Позабыв о том, что буквально завтра знакомый купец просто возьмет Саргиса за руку, вместе они взойдут на крошечное купеческое суденышко и…
Боль утраты настигает Оника во сне, и он просыпается в слезах. А наутро брат действительно покидает дом.
Глава 3
Говорят, что в картинах Айвазовского плещутся все воды Мирового океана. Я считаю, что это преувеличение: Океан, конечно, велик, но не безразмерен.
