— Портьер в комнате не было, — сказал Конрой, — тогда как оконный шнур оставался на месте. Кстати говоря, шнуры эти не выдержали бы веса тела.
— Окна были закрыты на защелки, — продолжал Конрой, — так как ночь выдалась холодная; к тому же, судья Маллинс любил читать или работать в полной тишине и уединении. Вещи в комнате нетронуты, только стул судьи перевернут. Тот, кто убил его, должен был войти через дверь, однако выяснилось, что это едва ли возможно: весь вечер рядом находились слуги.
— И никаких отпечатков пальцев? — спросил я. — Никаких признаков борьбы?
— Совершенно ничего, — ответил инспектор. — Осмотр с помощью самой сильной лупы, все известные нам лабораторные исследования показали наличие только одного набора отпечатков — принадлежащего самому судье Маллинсу. Вдобавок он был еще не стар, крепко сложен и силен. Невероятно, что кто-то смог убить его подобным образом, причем судья не сопротивлялся, даже не вскрикнул — но все указывает именно на это.
За исключением перевернутого стула, все вещи в комнате, как я уже сказал, оставались нетронуты, а слуги в один голос сказали, что не слышали никаких подозрительных звуков. Мало того, ничто не указывало, что в комнату, помимо Маллинса, входил кто-то еще. Однако кто-то там побывал, кто-то же совершил убийство!
Я немедленно объявил в розыск всех, кто имел малейшие основания затаить злобу на судью. Вскоре начали поступать донесения; сейчас нам известно, где был в момент убийства каждый из подозреваемых, и мы знаем, что ни один из них не мог совершить это преступление.
— Но дворецкий? — спросил я.
— Я допросил его, — сказал Конрой. — Как только он пришел в себя, я распорядился, чтобы его привели. Зауряднейший трус. Редко попадался мне человек в таком паническом состоянии. Он не желал входить в библиотеку. Пал на колени и слезно молил меня отвести его в другую комнату.
«Эта змея!» — вскричал он. — «Я видел ее! Вся красная и покрытая кровью!»
Наконец мне удалось его успокоить, и он смог рассказать мне о случившемся.
Конрой замолчал и вновь принялся нетерпеливо и нервно барабанить пальцами по подлокотнику. Некоторое время он хранил молчание, которое было прервано мерным завывающим ритмом похоронного марша: в квартире наверху завели фонограф. Звуки были еле слышны, но музыка показалась нам потусторонней и невыразимо печальной; она растрогала даже меня, привычного к зрелищу смерти. Конрой беспокойно зашевелился.
— Проклятая панихида! — пробормотал он. — Не могли выбрать другую мелодию?
Звуки музыки постепенно сменились тишиной, и Конрой с некоторым усилием воли вернулся к действительности.
— Музыка произвела на меня ужасное впечатление, Джерри, — признался он. — На чем я остановился?
— Ты как раз начал рассказывать, что сообщил тебе дворецкий.
— Ах да… Что ж, в конце концов мне удалось заставить его войти в комнату. Вел он себя точно виновник убийства и, естественно, я начал его подозревать. Но не успел он начать свой рассказ, как я понял, что он ни в чем не виноват; ничто не связывало его с убийством.
Он рассказал, что приготовил тост и молоко для судьи, как делал почти каждую ночь на протяжении последних десяти лет, и постучался в дверь пятью минутами позднее обычного.
Судья Маллинс не ответил; поэтому дворецкий отворил дверь и вошел в комнату. Дверь он не сразу смог открыть, хотя ее ничего не загораживало. Иначе говоря, за дверью ни было никаких тяжелых предметов, но она никак не поддавалась, как будто изнутри в створки дул сильный ветер. Наконец ему удалось распахнуть дверь, но стоило ему очутиться в комнате, как он от испуга потерял сознание.
Итак, вот что он увидел.
В комнате царила полная темнота, не считая очень тусклого, желтоватого свечения, обволакивавшего, как ему показалось, все предметы обстановки. Здесь и там в темноте поблескивали красные пятна; он описал их как сгустки свежей фосфоресцирующей крови. Сгустки эти свисали с потолка, со спинок кресел, кровь стекала со стола на ковер. Он увидел висящее в воздухе тело судьи Маллинса — кровь капала с одежды судьи и разливалась по полу.
Через секунду тело упало на пол. По словам дворецкого, в воздухе, извиваясь и сокращаясь, точно змея, мелькнуло нечто похожее на обрывок веревки длиной в три или четыре фута; сгустки крови стекали по ней и срывались в темноту. А по веревке карабкалась и спускалась, вверх и вниз, гигантская жаба…
— Что-что? — воскликнул я.
— Жаба! — ответил Конрой. — Он сказал, что увидел громадную жабу, всю покрытую грязно-желтыми бородавками, которая карабкалась по веревке. Все это продолжалось лишь мгновение, а затем желтоватое свечение угасло, веревка исчезла и фантастический узор багровых капель начал таять во тьме.
Конрой замолчал, наклонился вперед и положил руку мне на колено.
— Джерри, — произнес он, — ничего подобного при осмотре комнаты я не нашел.
— Но как же кровь? — воскликнул я. — Не хочешь же ты сказать, что не осталось никаких следов? Ты должен был заметить пятна на коврах или на мебели…
Конрой отрицательно покачал головой.
— Ровным счетом ничего, — сказал он. — Нигде никаких пятен. Ничто в комнате не указывало на наличие крови, веревок, жаб и желтоватых огоньков. Никаких признаков того, о чем поведал дворецкий.
— Стало быть, дворецкий сошел с ума! Ничто не может исчезнуть бесследно!
— Мне так не кажется, — возразил Конрой. — Думаю, он в здравом уме и видение его было реальным.
— Что же, возможно.
— Он рассказал еще кое-что, — продолжал инспектор, — и по непонятной причине эта деталь потрясла меня до глубины души. По словам дворецкого, когда он открыл дверь, ему почудился незнакомый запах, не слишком неприятный, но тягостный и навязчивый. Вся комната была пропитана им; запах висел в воздухе, подобно плотной завесе.
— Что это был за запах? — спросил я, так как Конрой снова замолчал.
— Тебе доводилось бывать в старых склепах?
— Да.
— В комнате пахло старым склепом. Дворецкий сравнил этот запах с запахом древней гробницы!
Глава третья
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Рассказ инспектора Конроя показался мне настолько невероятным, что я так и ждал: вот-вот инспектор улыбнется и признается, что пошутил. Но беглый взгляд на его лицо, на горящие лихорадочным блеском глаза убедил меня, что он всецело верит в рассказанное, будь эти события реальностью или фантазией.
Надо добавить, что я дружил с Томми Конроем достаточно давно и хорошо знал: когда он так поглощен сколь угодно непостижимой и таинственной историей, в ней всегда обнаружится зерно достоверности и истины.
— Рассмотрим вопрос резонно, Томми, — сказал я. — Предлагаю на время забыть о кровавом повествовании дворецкого и посмотреть на дело с точки зрения возможности, если не вероятности.
— Я начинаю уже верить, что все на свете возможно, — сказал он.
— Мне и самому это мерещится, — согласился я. — В больничных палатах я видел немало странного… Но оставим больницу. Главным твоим подозреваемым мне все-таки кажется дворецкий.
Но Конрой только покачал головой.
— Он этого не делал, — заявил инспектор. — Он никак не причастен к убийству. Готов ручаться жизнью, что он невиновен!
