набраться смелости и продолжать. Протыкаю и разрезаю, чтобы открыть канал для дренирования, повторяю операцию в двух других точках. Наверное нужно сдавить нарыв, чтобы вышел весь гной, но мне не хватает смелости. Становится всё жарче, моя майка вся мокрая и прилипает к телу, немного кружится голова. Закручиваю кусок марли, смачиваю дезинфектантом и пинцетом засовываю его в бубон стараясь прочистить внутри.
Больная поворачивает голову и издаёт слабый возглас протеста. Её подруги заставляют её замолчать и продолжают наблюдать в тишине, глазами подёрнутыми катарактой. Одна из них положила руку на спину больной, может быть чтобы успокоить, костлявым указательным пальцем вырыла маленькую ямку в песке, сплюнула и присыпала лёгким движением руки.
Я, тем временем, повторяю пару раз чистку марлей, стараясь не смотреть на неё когда вынимаю и замечаю, что припухлость уменьшилась. Старуха уже может сгибать ногу, которую раньше она была вынуждена держать прямой.
Решаю, что настал момент чудодейственной мази: антибиотика. Для тех, кто как эти женщины, никогда в жизни не пользовались лекарствами, антибиотики просто волшебное средство. Выдавливаю в рану немного Ауромицина и покрываю стерильным бинтом.
Укладывая бинт, стараясь покрыть инфицированный участок, чувствую под пальцами что то твёрдое и острое. Аж подпрыгиваю — кость! — и убираю руку, но потом думаю, что там не должна бы быть кость, и если бы был перелом, больная не смогла бы согнуть ногу.
Три пары глаз смотрят на меня.
С уверенным видом снимаю бинт, снова беру пинцет и пытаюсь найти в ране твёрдый предмет, который чувствую пальцем. Когда вытаскиваю пинцет, сама себе кажусь ведьмой: осколок стекла, немного испачканный мазью, острый и блестящий длинной около трёх сантиметров зажат в нём. Не верю своим глазам: «Как он мог попасть сюда?».
Женщины возбуждены и толпятся возле пинцета, чтобы лучше видеть, хлопают меня по спине и что то говорят, наверняка хотят сказать: «Видишь, у тебя получилось!».
Я ошеломлена больше них. Принимаюсь снова шарить в ране — кто его знает — но, к большому разочарованию моих старушек, на этот раз ничего нет и можно дезинфицировать и перевязывать. Снова накладываю мазь, стерильную марлю и забинтовываю колено безупречной повязкой.
Когда женщины поднимают матерчатый полог, открывая мне выход, ослепительное солнце бьёт в глаза. Должно быть уже полдень, потому что оно стоит высоко. Карло со стариком идут к нам.
— Наконец-то, мы уже дошли до двадцати чашек. Ещё одна и мой желудок лопнет.
— С моим тоже были кое какие проблемы!
Женщины рассказывают о том что произошло и гордо показывают осколок стекла, извлечённый из раны. Мужчина держит руку перед лицом, защищаясь от солнца. Подходит ко мне убирает руку и показывает глаза покрытые катарактой. Показывает на солнце, ветер и мои очки: ему нужно что-нибудь наподобие. Показывает также на глаза своих подруг, которые, в свою очередь укрываются от света рукой и куском покрывала. У всех у них катаракта и всем им грозит слепота. Причина тому солнце, ветер и отсутствие лечения.
Пытаюсь объяснить, что тут мы не можем ничего сделать, что необходима операция.
«Hospital, hospital.»
Конечно, я осознаю бесполезность своих слов. Эти старики никогда не покидали берегов своего залива. Самое дальнее место, где они были — верблюжье пастбище. Естественно они не знают как найти клинику, как вести себя после выздоровления, и даже если бы знали, у них нет денег не на дорогу не на операцию.
Ограничиваюсь тем, что достаю из сумки пузырёк глазных капель и рекомендую закапывать несколько капель каждое утро. Они уходят довольные, но это только обман. Не знаю сколько ещё жителей деревни в таком состоянии, но этим трём пузырька капель не хватит даже на неделю и их действие будет мало чем отличаться от действия чистой воды в их глазах сожжённых пустыней.
2. Красное море
Берега Красного Моря не очень многоцветны, но они самые красивые в мире. На закате солнце, когда прячется за дюны, высвечивает оттенки фиолетового, жёлтого, тёмно-зелёного, это симфония цвета, которая очаровывает. Мы сидим и смотрим на эти берега, эти краски.
Днем наблюдаем за крабами и скопами, плаваем в самом нетронутом в мире море среди рыбьих стай, кальмаров и кораллов, в воде прозрачной как в аквариуме.
В этой северной части Красного моря всегда дует ветер, и его песнь сопровождает нас день и ночь. Немного грубая ласка, которая не прекращается ни на минуту и пахнет раскалёнными на солнце камнями и пустыней. Когда мы идём, он нам помогает, потому что дует всегда с севера на юг и толкает нас в корму, удаляя от Средиземного моря и приближая к Индийскому океану. Но когда стоим недалеко от берега, ветер несёт едва ощутимую мелкую пыль, которая оседает на лодке покрывая всё.
«Barca Pulita» стоит посреди лунного пейзажа. Берега пустынные и безлюдные. Чёрные холмы. Пустое море. И посреди этой пустоты наша лодка это всё что у нас есть: дом, убежище, родина. И её тёплое нутро, это место где можно расслабиться и оставить снаружи чувство бесконечного одиночества которое исходит от этих мест.
Однако каждое утро мы оставляем своё убежище и отправляемся исследовать берега пустыни.
— А если сломается подвесной мотор? Как мы вернёмся на лодку? — Ветер унес бы нас в открытое море, совершенно пустынное, где на сотни миль можно никого не встретить.
Теперь мы лелеем подвесник, как если бы он был третьим членом нашего экипажа.
— Ты проверил свечу?
— Конечно, и даже взял запасную канистру с бензином.
— А вёсла?
— Я взял четыре.
Четыре весла вместо двух, длинный конец и якорь, чтобы быстро зацепиться в случае необходимости за рифы — коралловые образования, которые разбросаны здесь повсюду — это некоторые предосторожности которые мы предприняли из страха быть унесёнными в море.
И как последнее средство, всегда берём с собой по паре ласт, если вдруг не получится вернуться на вёслах, есть возможность бросить тендер и добраться вплавь. Может показаться странным, что вплавь двигаться легче чем на вёслах, но на самом деле надувной тузик с двумя человеками на борту на ветру парусит намного сильнее, чем пловец, который погружён в воду и к ветру почти не чувствителен.
Когда оставляем лодку, из осторожности, всегда идём строго на ветер. В случае аварии ветер сам принесёт нас обратно, нам останется только поймать лодку на ходу. Конечно, это на пятьдесят процентов ограничивает наши возможности исследований, но и оставшиеся пятьдесят процентов в этом мире без границ, это всё равно больше, чем можно пожелать.
А вечером пишем. Я вооружаюсь карандашом и пытаюсь описать: цвета, звуки, пустыню.
Но это труднее чем кажется. Перечитываю и мне никогда не нравится. Из под карандаша выходят только бледные образы, как через грязное стекло. Тогда закрываю глаза. Пытаюсь вспомнить ощущения и перенести их на бумагу, просто, так как чувствовал.
Спускаюсь в воду у внешнего края рифа, где колонии кораллов неожиданно обрываются в глубину. Лодка стоит вдалеке и я вижу только её мачты, возвышающиеся за коричневой песчаной косой. Берег всего в двухстах метрах. Оставляю тендер, который доставил меня сюда, долго и глубоко дышу и ныряю, плавно погружаясь ко дну. Спускаюсь на несколько метров, хватаюсь за валун и останавливаюсь задержав дыхание.
Море полно рыб. Увидев меня они сразу пускаются наутёк, но когда я останавливаюсь,
