предполагал никто. Ни папа, ни мама, ни даже, рискну предположить, Марина. Потому что какая она ни русская, но все-таки «не наша». Поэтому понятие «слава» для нее в чем-то другом. Но когда она увидела это сумасшествие — как ахнула вся страна!..»
Прощались с Высоцким не только москвичи — прощалась вся страна. В день похорон в фойе театра были сложены многие сотни телеграмм со всех концов страны от людей всех возрастов и всех профессий. Институты, школы, предприятия, воинские части... Бесчисленные свидетельства личной потери... Знаменитые имена. Имена никому не известные... Вот некоторые из этих телеграмм:
«Страшно поверить в смерть Владимира Высоцкого. Верим в бессмертие большого поэта. Скорбим вместе с Вами. Жители Северодвинска».
«Глубоко потрясены случившимся горем. Трудно выразить словами, чем был для нас Владимир Высоцкий. Умер один из самых честных и чистых голосов России».
«Наше время убило. Будущее воскресит. Латыши».
«Знаю. Помню. Не забуду. Мир праху певца правды и совести Владимира Высоцкого. Ленинград. Глазунов».
«Потрясены смертью Владимира Высоцкого — любимого артиста Вашего театра, великого барда, доблестного человека. Разделяем ваше горе. Федоровы, Рошали».
Кто может подсчитать, сколько добрых поминок по Высоцкому прошло в Москве, в России в ту ночь, 28 июля, прошло под его песни, с его песнями? Его гибель была пережита как трагедия — личная для каждого и общенародная. Все, что говорилось тогда на полуофициальных собраниях, стихийных поминках, в домах и поездах, видится теперь как сплошной, без границ, несанкционированный митинг вокруг могилы поэта, на который вышел народ.
По рукам в списках ходило прощальное письмо от русских писателей, живущих на Западе, и опубликованное, как некролог, в журнале «Континент».
На традиционные «девять дней» в Москве Марина не осталась, улетела в Париж. На Ваганьковском было то же самое, что и в день похорон, — те же толпы, те же милицейские шеренги, даже генералы те же самые. И опять из открытых окон гремел его голос...
