которое называют «прошлое». Оно было здесь, рядом, радовало глаз узорами и яркими красками.
Тогда же с немалым трудом принялся читать пятилетний Володя объемистую книгу — историю России, написанную Татищевым. Цари, бояре, служилые люди — все, о ком шла речь, тоже становились близкими, живыми, живущими теперь, подобно чудесно возникающим из сундука старинным нарядам…
Любовь к истории, прежде всего к истории России и славян, Владимир Вернадский сохранил на всю жизнь.
Еще одно воспоминание. Просторная гостиная, где стоят и сидят мужчины и женщины. Мать запевает глубоким сильным голосом. Негромко и звучно подхватывает хор. Народная украинская песня заполняет помещение и уносит с собой Володю, сидящего в углу комнаты как будто бы спокойно, не выдавая своего сильного — до слез — волнения.
Он рос замкнутым ребенком.
«Жизнь в Харькове, где отец был управляющим Конторой государственного банка, — вспоминал Владимир Иванович, — представлялась мне в то время одной из самых лучших жизней, какие возможно желать. Жили мы хорошо, богато. Все наши желания — детей — исполнялись очень скоро и даже слишком. Никаких неприятностей нам испытывать не пришлось. Самыми светлыми минутами представляются мне в это время книги и те мысли, какие ими вызывались, и разговоры с отцом и моим двоюродным дядей Е. М. Короленко. Помнится также сильное влияние, дружба с моим старшим братом».
В библиотеке отца книг было много. Чем больше узнавал из них Володя о далеких странах и опасных путешествиях, о богах и героях Древней Греции, о войнах, об устройстве фабрик, о старых обычаях, о названиях и расположениях звезд — обо всем решительно, — тем больше хотелось узнавать. Чтение открывало безграничный духовный мир идей и образов.
Наибольшее впечатление оставляли географические сочинения. Увлекали даже подробные и сухие описания рек и озер, долин и горных хребтов, растений и животных. Отчетливо представлялось бурное море и высокие валы, покрытые пеной, обступающие парусник, подобно живым, изменчивым и грозным горам.
Нравилось читать стихи и рассказы. Некоторые из них кончались печально, вызывая острую жалость и горечь. Мучило бессилие что-либо изменить, спасти гибнущих, помочь страдающим. Одни лишь излишние огорчения! Этого Володя терпеть не мог. И взял за обыкновение прежде заглядывать в конец рассказа; если финал был печален — прекращал чтение.
Эта привычка осталась у него навсегда.
В семье почтенного профессора — с прислугой и няней — так просто стать избалованным ребенком! Две сестры-близнецы (на год младше его) Ольга и Екатерина, проказливые, смешливые и бойкие, не дружили с Владимиром. Он резко отличался от них: спокойный, пухленький, медлительный, охотно улыбающийся, но редко хохочущий. Порой и он позволял себе покрикивать на прислугу. Няня мягко ему выговаривала:
— Теперь-то уж нет крепостных и нет бар, теперь все — люди.
От этих слов мальчику становилось стыдно. Он быстро отвык от капризов. На сестер никакие выговоры не действовали, и это еще более отдаляло его от них.
Отчужденность от родных сестер сказывалась на его отношениях с матерью. Она не любила напоминаний о первой жене мужа. А тут, как нарочно, приходилось жить летом в имении Шигаевых, попадались на глаза книги Марии Николаевны, а в семье жил замкнуто пасынок Николай.
В родной семье Владимир чувствовал себя немножко чужим. Будто он больше принадлежал прежней семье отца, чем нынешней. Нравилось ему читать статьи Марии Николаевны. Сводного брата он горячо полюбил. Поражали его обширные знания, рисунки, стихи. Удивляли названия водевилей, которые писал Николай: «Ужасный человек, или Жена не потрафила!» Или: «Венец всему делу конец».
Николай всей душой привязался к Володе. Посмеивался:
— Ах ты, румяненький поросеночек! Так бы и съел тебя со сметаной и хренком.
Владимиру он посвятил эпиграмму, назвав ее «Другу» и поставив дату: «Сентябрь, 1870»:
Четверостишие оказалось пророческим.
Николай поступил в Петербургский университет. Во время подготовки к вступительным экзаменам и позже, в летние каникулы, часто бывал в доме Вернадских друг Николая Левинсон. Он нравился Владимиру своим живым горячим интересом ко всему окружающему. От него впервые услышал Владимир о герое итальянской освободительной войны легендарном Гарибальди. Левинсон страстно любил Италию, хорошо знал несколько языков и пользовался уважением Ивана Васильевича.
Став студентом, Николай по-прежнему подолгу беседовал с Владимиром, разговаривая с ним, как с другом. И однажды прочитал свое стихотворение, начинающееся с вопроса: «Что такое жизнь наша?»
Оно тоже оказалось пророческим. В 1874 году Николай Вернадский заболел туберкулезом почек и через три месяца умер.
Неотвратимая, несправедливая, ужасная смерть брата потрясла Володю. Белое тонкое лицо мертвого Коли, с впалыми щеками и каменной неподвижностью, врезалось в память.
Во сне старший брат приходил к младшему, говорил с ним, звал куда-то. Страшны были и первые мгновения после пробуждения: ведь Николая отпели в церкви и, заколотив гроб, закопали в землю. Его нет, не будет больше никогда, но во сне он является вновь и вновь, будто тоскует без Володи и хочет взять его к себе.
Может быть, это и есть его бессмертная душа, которая, как объясняла няня, витает ныне и во веки веков в небесах? Но почему тогда Володя видит его не среди облаков и ангелов, а возле себя, одновременно живым и мертвым, исчезнувшим и существующим?
Вопросы оставались без ответа. Владимир — маленький гимназист с глубокой и скрытой от всех жизнью — ни с кем не делился своими сомнениями и переживаниями. Он пытался во всем разобраться сам. И очень боялся ночных появлений умершего Коли.
Перед сном Володя сильно волновался. Сдерживая себя, повторял: «Пожалуйста, Коля, не приходи». И просьба подействовала: Николай перестал являться в сновидениях.
Владимир жалел отца, который был в отчаянии. Они еще больше сблизились. Несчастья делают нас мудрее; заставляют задуматься о добре и зле, о радости и горе, о жизни и смерти. Подобные мысли впервые стали приходить к Владимиру после смерти брата.
В чем смысл жизни, если тебе суждено исчезнуть навсегда? Почему люди ссорятся, так недружно живут, воюют между собой? И без того каждый из нас покинет этот мир, землю и солнце.
А если душа бессмертна? Если человек только становится иным, невидимым для живущих? Сколько тогда вокруг таких душ всех, кто жил прежде нас, продолжая оставаться среди живущих! И мы ответственны перед ними, как будут ответственны за нас те, кто придет нам на смену.
Но зачем все люди на Земле — и прошлые и будущие? Зачем они живут и умирают, если обладают бессмертными душами? И куда деваются души животных, которые, безусловно, существуют тоже?..
От этих вопросов голова шла кругом. Возможно, взрослые знают на них ответы. Не потому ли
