— Стыдно врать… стыдно! — задыхаясь, повторяет она. — У нас девать некуда керосин! Мы можем им всю Европу залить. Нам вожатый рассказывал…
За столом становится тихо. Гости растерянно переглядываются, не зная, что сказать. Аким Маркович вскакивает, упирается короткими руками в бока. Поза у него такая, словно он собирается начать отплясывать казачок.
— Ха, ха, ха… Посмотрите на мою умную дочку! Может быть, хлебом мы тоже можем завалить всю Европу?
Соня молчит.
А Дима отодвигает в сторону паштет и вдруг встаёт из-за стола — маленький, узкогрудый, в юнгштурмовке, которая свободно болтается на нём.
— Послушайте, вы!.. — подняв правую бровь, начинает Дима.
Он всего лишь двенадцатилетний мальчик, ученик шестой группы трудшколы, а перед ним сидят двадцать нэпманов — жирных, отъевшихся, злобствующих… На миг Димка теряется. Но только на миг.
Одёрнув юнгштурмовскую гимнастёрку и слегка побледнев, он кричит:
— Нечего на советскую власть наговаривать: того нету, этого не будет! Сплетники… и паразиты!
Димка глубоко вздыхает. Что поднимается за столом! Никто уже не ест, не пьёт, не хвалит вин и кушаний. А Сонина мама мечется от одного гостя к другому.
— Как вам нравится эта компания?
— Шмендрик несчастный! — все три подбородка лиловой дамы яростно трясутся.
— Сопляк! — высовывается из-за спины дамы её муж.
— Нахальный босяк! Я бы тебе показал! — визжит Аким Маркович.
Инка и Соня встают из-за стола. Инка красная, как помидор. У Сони в лице ни кровинки. По щекам обильно текут слёзы.
— Как вам не стыдно!.. Как вам… — она с гневом смотрит на отца и мать. — Ко мне пришли товарищи. Раз в жизни… Раз в жизни!
Именины испорчены. Дима и Инка уходят, Соня бежит за ними.
— Не смей! — кричит ей вслед отец.
— Не смей! — повторяет мать и становится в дверях, расставив руки. Соня отталкивает её.
Соня приводит товарищей в свою комнату, садится на узкую кушетку и, обхватив голову руками, тихо всхлипывает. Инка осторожно гладит подругу по голове, не зная, что сказать в утешение:
— Не плачь, Сонечка.
А Дима, глядя в сторону, строго говорит:
— Ты лучше собирайся быстрее.
— Сейчас, сейчас… — Соня вскакивает. — Отвернись, Димка, я буду переодеваться.
Она сбрасывает с себя голубое платье, надевает юнгштурмовский костюм.
— А кепка? Где же кепка? Куда она запропастилась? — злится Соня. — Это мама, наверное, её спрятала. Чёрт знает, что такое!..
Инка и Дима помогают Соне искать — заглядывают под шкаф, под кровать, под письменный стол. Сердце у Инки сильно-сильно стучит, от волнения на лбу выступила испарина. Ух! Сказала бы она сейчас Сониной матери всё, что думает о ней: «Вам хочется, чтобы Соня променяла свою кепку на шляпку из голубых перьев, чтобы она нацепила на шею медальончик и лаковые туфельки надела? Плохо вы, мамочка, знаете свою дочку!»
В двери стучат.
— Соня! Открой, Сонечка! — слышится за дверьми. Соня молчит. Долго молчит. Потом громко говорит:
— Мама, я тебе не открою.
Мать, вздыхая, медленно отходит от дверей. В это время Димка вытянул из-за сундука измятую кепку и протянул её Соне:
— Надень.
Соня надела кепку, и все трое, крадучись, на цыпочках вышли на улицу. И как только вышли друзья из этого душного, нэпманского дома. Соня сразу же ожила.
Дима шагал впереди, а за ним, обнявшись, шли девочки. Инка смотрела на сутулую Димкину спину и думала о том, как ловко отбрил он всю эту компанию, какой он находчивый и умный. И ещё о том, что не зря они выбрали именно его, Диму, председателем совета отряда.
Облава
Ровно в двенадцать ноль-ноль возле районного отделения милиции стоят участники облавы. Липа, Катя Диндо — очень толстая, но, несмотря на это, подвижная девочка, которую за звонкий голосок прозвали Катя Динь-Динь; а из мальчишек пришли Толя Фесенко, Вася Янченко, Лёня Царенко и ещё Вова Черепанов, иначе Черепок. Что касается последнего, то он принадлежит к числу самых знаменитых в школе людей. У него — талант. Во-первых, Черепок — дирижёр шумового оркестра. Десять музыкантов-любителей, играющих на гребешках, бутылках и ложках, подчиняются каждому взмаху его руки. Во-вторых, он необыкновенно точно подражает голосам животных и птиц.
Ровно в двенадцать, ни минутой позже, подошли к отделению милиции двое: один — в кожаной куртке, широкоплечий и плотный. Это Рэм Артёменко — старший пионервожатый, токарь завода «Ленинская кузница». А другой — маленький, в кепке, надвинутой на уши, — товарищ Михаил — работник милиции.
— Все в сборе?
Рэм окинул взглядом пионеров и сказал:
— Липа, Катя и Вася отправляются в школу. Остальные — на облаву!
Из двора выехала грузовая машина — старенькая и скрипучая. Участники облавы быстро вскочили в неё.
— Поехали! — сказал Рэм шофёру, и машина тронулась.
Несмотря на поздний час, город ещё не спал. По лицам гуляли парочки, рабочие торопились на ночную смену, из раскрытых окон кафе и ресторанов летели звуки джаза.
На Крещатике шофёр затормозил возле большого котла для асфальта. Друг за другом спрыгнули с машины дети, подошли к котлу и увидели: лежит куча тряпья и среди него торчат лохматые головы, босые грязные ноги. Раньше всех заметил пионеров мальчишка в шинели. Вскочив на ноги, он истошно закричал:
— Братишки! Спасайся, облава!
На вид ему лет десять-одиннадцать, а голос сиплый, как у старого пропойцы.
— Спасайся, облава!
Куча тряпья зашевелилась. Вскочили ещё двое мальчишек и девочка лет пяти. Волосы у неё слиплись от грязи, глаза смотрели так испуганно, что Инка отвела взгляд. Девочка прижимала к груди кошку и
