И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…
………………
Теперь — за мной, читатель мой,
В столицу Севера больную,
На отдаленный финский брег!
Два конверта
Владимир Карлович[1] чуть ли не каждый день уговаривал его оставить занятия в большом кабинете и прекратить прием случайных посетителей. Сегодня он был особенно настойчив. Победоносцев за долгие годы совместной работы прекрасно изучил характер и повадки наиболее ценимого помощника и решил, что это неспроста. Опять по Петербургу поползли зловещие слухи. Егор, накидывая на плечи легкое серое пальто — весенний майский ветерок прохватывал — и отводя узковатые черные глазки, шепнул и даже с каким-то необъяснимым вызовом:
— Побойтесь Бога, ваше высокопревосходительство. Не искушайте судьбу, Константин Петрович. Присоветовал господин Саблер дельное. Подполковник Лесников каждый день наведывается в портерную, проверяет, как агенты ведут наблюдение.
Победоносцев брезгливо поморщился. Слова швейцара напомнили то, что хотелось забыть. Неприятно ощущать себя живой мишенью — жалкой куропаткой, прячущейся в зарослях травы. Он не променяет большой кабинет на внутренний и не перестанет выходить в переднюю навстречу любому желающему с ним побеседовать. Недавно сюда, на Литейный, без предварительного телефонного звонка или рекомендательной записки явился журналист Василий Розанов[2] — человек немолодой и не по годам робкий. Просил о содействии в публикации брошюры. Нападки Розанова на бюрократию не вызвали у Победоносцева раздражения, хотя он не мог их поддержать. Без бюрократии Россия погибнет. В щель тяжелых штор, которые повесили после покушения в марте прошлого года, он долго следил за Розановым, маявшимся у портерной на противоположной стороне проспекта. Славно они поспорили! Победоносцев сразу нащупал слабые стороны быстро прочитанного текста. Он проводил визитера до самых дверей дома, не обращая внимания на недовольство швейцара.
Победоносцев поспешно сел в карету и, откинувшись на подушку, устало смежил веки. Он знал, с каким любопытством прохожие следят за отъезжающей каретой, отмечая про себя с удивлением, что обер- прокурор Святейшего синода по-прежнему не прибегает к охране — ни велосипедистов, ни конных жандармов, ни пролетки с агентами в штатском. После зверского убийства Дмитрия Сергеевича Сипягина[3] новый министр внутренних дел Вячеслав Константинович фон Плеве[4], будто сговорившись с Саблером, требовал соблюдать осторожность — не пренебрегать охраной. Директором департамента полиции фон Плеве пригласил слывшего либералом прокурора Харьковской судебной палаты Алексея Александровича Лопухина, в жилах которого текла голубая кровь древнего боярского рода. Первая жена Петра Великого и мать царевича Алексея, которого Победоносцев чтил за твердую веру и мученическуюкончину, принадлежала к тем, кого Алексей Александрович числил среди своих предков. Дня два назад он представлялся Победоносцеву и при прощании в ответ на рукопожатие, которое до сих пор у обер-прокурора оставалось крепким, произнес, используя отнюдь не либеральную терминологию:
— Я прошу вас, Константин Петрович, проявлять чрезвычайную осмотрительность. Вы окружены мерзавцами, которые жаждут вашей крови. У Балмашова в портфеле был обнаружен не один, а два конверта, адресованные на имя обер-прокурора Святейшего синода, что указывает на серьезность намерений террориста. Даже Сипягин — человек опытный — ничего не заподозрил, когда убийца, протягивая конверт — точную копию ваших, сказал громко: «От его императорского высочества!»
Тоска по сильному человеку
Но и предостережение, впрочем, не первое, мало повлияло на Победоносцева. Просьбы жены — милой и кроткой Екатерины Александровны[5] — не нашли в душе отклика. Увидев фон Плеве на заседании кабинета министров и пропустив мимо мясистых и оттопыренных ушей — предмет насмешек не очень разборчивых карикатуристов. — очередные рекомендации, он заметил министру не без внутреннего удовлетворения:
— Я русский, Вячеслав Константинович, живу среди русского народа и в России. Я не могу и не хочу прятаться.
Несколько грузноватый и надменный министр, затянутый в мундир шефа жандармов — самый блестящий из всех существовавших в России мундиров, — не то улыбнулся, не то усмехнулся и с сожалением выпятил губы, наклонив голову вбок: мол, как знаете, многоуважаемый! В случае каких-либо непредвиденных событий его нельзя будет упрекнуть в безразличии к обер-прокурору. Между тем сам Победоносцев иногда принимал кое-какие предупредительные меры. Прогуливаясь по тенистым аллеям Царского Села, он окружал себя толпой местных ребятишек, читая им стихи Пушкина. Террористы тогда еще не научились шагать по трупам детей и женщин. Как юрист Победоносцев отлично понимал, что скоро подобная защита станет эфемерной. Обычная российская уголовщина, которую недоучившиеся революционеры торжественно именовали террором в надежде укрыть мелкую и пошлую сущность, внушала столь глубокое отвращение дикостью, зверством и глупостью, что он давно — еще в Москве — решил отстраниться раз и навсегда от проблематики криминального мира. Однажды Борис Николаевич Чичерин[6], будучи избранным городским головой, спросил у Победоносцева:
— Как сократить преступность на Арбате, в Охотном ряду и в переулках, прилегающих к Красной площади? Житья не стало — обывателю, вечером выйти на улицу страшно. Торговля терпит громадные убытки.
— Удивительно, что подобный вопрос задает тамбовский помещик. Да знаете ли вы, Борис Николаевич, вообще, что такое Россия? — мягко, но с непроницаемым лицом произнес Победоносцев.
— Конечно, знаю. Прекрасная православная страна, населенная добрым и терпеливым народом, получившим наконец долгожданную свободу.
— Это ледяная пустыня, и по ней ходит лихой человек, часто иноверец. Многие просто забыли Бога и не помнят родства. Им еще предстоит изжить в себе варнака, каторжника, переделать собственную натуру. А нам предстоит укрепить православие! — Внимательно вглядевшись в Чичерина, Победоносцев добавил: — И сделать Россию цивилизованным государством.
— Но вы не ответили на мой вопрос. Я обращаюсь к вам как к юристу, быть может, к лучшему из тех, кого я знаю.
— Оставьте полицейское полицейским и не вмешивайтесь в уголовную сферу. Она ни мне, ни вам не по зубам. Найдите на должность обер-полицеймейстера сильного человека, похожего на Николая Михайловича Баранова[7], он быстро наведет порядок. Нужен сильный человек! — И Победоносцев, сжав ладонь в кулак, пристукнул им по подлокотнику кресла.
Тоска по сильному человеку томила душу всю жизнь. Ах, если бы в России нашелся такой деятель! Сколько бед она бы миновала!
