— Из какого?
— Оно похоже на сон. Сознание спит, а потом пробуждается.
— Ты это пережил?
— Нет.
— Но знаешь от того, кто пережил?
— Нет. Никто из переживших не сохраняет старой памяти. Регенерация все начинает снова.
— Туманно объясняешь, братец, — сказал Капитан.
— Не понимаю обращения.
— Нормальное обращение. Друг, товарищ, парень.
— Пробел восприятия. Первых двух понятий не знаю. Последнее — это юноша. Но я уже не юноша. Я закончил полный круг школы.
— А бывает неполный?
— Конечно. «Голубые» — это первое полукружие, «синие» — второе. Стыковка происходит только после сдачи первого теста.
— Так мы запутаемся. Капитан, — прервал вопросы последнего Библ. — Мы уже отклонились от главного… Как называется ваша планета? — обратился он к гедонийцу.
В ответ они «услышали» нечто расплывчатое, неясное, невоспроизводимое.
— Вы что-нибудь разобрали, Капитан?
— Какое-то кваканье. Вероятно, в нашем языке нет ни аналогичных понятий, ни похожих звуков.
— Почему вы жужжите? — спросил гедониец.
— Нас уже спрашивали об этом ваши соотечественники, — сказал Библ и запнулся: дойдет ли до его собеседника понятие «соотечественники», но, не «услышав» вопроса, тотчас же продолжал: — Мы передаем мысли в звуках нашего голоса. Звуки образуют слова, слова складываются в предложения, точно передающие мысль. Эту систему связи мы называем речью.
— Наша система связи доходчивее и проще.
— Согласен. Но речь обладает дополнительными качествами: богатством интонаций, подтекстом, тональностью.
Глаза у гедонийца стали, как показалось Библу, чуточку больше, губы сузились. Должно быть, он что-то не понимал.
— Не ясно, — откликнулся он. — Может быть, мой «ай-кью» ниже вашего.
— Вы слышали, он сказал «ай-кью»? — заинтересованно зашептал Капитан в ухо Библу. — Ведь это чисто американский термин, и притом столетней давности.
Библ улыбнулся:
— Он ничего не сказал, Кэп. «Ай-кью» — это наш мысленный перевод его мысли. Должно быть, он имел в виду коэффициент умственного развития. Мы по привычке все еще называем его «ай-кью».
— Я именно так и думал, — приняли они мысль гедонийца.
— И тебе понятно все, что мы думаем, не обращаясь к тебе? — не утерпел Библ.
— Не все. Когда ваша мысль не сопровождается желанием скрыть ее от меня, она доходит. То же ведь и у нас. Мысль воспринимается только тем, кому она направлена. Открыть или закрыть ее для другого зависит от думающего.
Гедониец, до сих пор не изменявший своей каменной неподвижности, переступил с ноги на ногу. «А ведь человек, ей-богу, человек, и устал, как человек», — подумал Капитан.
— Почему ты стоишь? — спросил он. — Сесть негде?
Гедониец издал неопределенный звук, что-то вроде смешка или сдержанной попытки расхохотаться, и тотчас же очутился на таком же висячем, прозрачном сиденье, неизвестно каким образом появившемся и мгновенно поголубевшем.
— Как это у вас делается? — полюбопытствовал Капитан и сейчас же «услышал» равнодушный ответ гедонийца.
— Не знаю.
— И не проявляешь любопытства?
— Зачем?
— По-моему, любопытство — это стимул к повышению «ай-кью». До сих пор ты, например, даже не поинтересовался, откуда мы взялись и кто мы такие.
— Для чего? Точное знание — один ответ. А воображение подскажет несколько.
— Какой же смысл подменять точное знание выдумкой?
— Это одна из наук полукружия. Сильнее воображение — больше единиц информации.
Капитан порывался было спросить, о какой информации идет речь, но Библ остановил его, приложив палец к губам:
— Опять запутаемся. Полукружия… Информация… Единицы… Спросим, для чего они держат нас в этой закупоренной прозрачной колбе.
Ответ поступил еще до того, как был задан вопрос: Библ не «закрыл» своей мысли.
— Она не закупорена. Мы входим и выходим, когда захотим.
— А мы?
— И вы. Попробуйте.
Капитан поднялся, но гедониец предупредительно поднял руку.
— Я не ответил на второй ваш вопрос. Вы здесь затем, чтобы узнать, как и чему нас учат. Мы здесь затем, чтобы узнать о ваших реакциях.
— Каких?
— Не все сразу. Вы уйдете вслед за мной спустя два ина.
— Ина или има? — переспросил Библ Капитана.
— А может быть, уна? — усомнился Капитан. — Опять несовместимость созвучий.
Гедониец улыбнулся и показал на стену:
— Часы.
На розовой, теперь уже непрозрачной стене появился желтый круг, в котором замелькали, сменяя друг друга, черные значки странной формы.
— Цифры, — подсказала мысль гедонийца.
«У нас есть общие понятия: часы и цифры. Но мы не знаем их счета времени и языка счетных символов», — откликнулась мысль Библа.
— Тогда подождите меня. Я вернусь за вами.
С этой мгновенно переданной и принятой мыслью атлет в висячем кресле растворился в розовой краске стены.
— Чудеса продолжаются, — заметил, уже ничему не удивляясь. Капитан.
— Едва ли для них это — чудо. Материализация мысли. Очевидно, пленка растворяется по желанию.
— Будем ждать?
— Зачем? Нас они все равно найдут. А мы пока проверим мощь наших земных мыслишек… Сезам, отворись! — весело воскликнул Библ и шагнул сквозь стену.
«А если не травка до горизонта, а какой-нибудь гадючий заповедник с первобытными ужасами?» — мелькнула мысль, и необозримое травяное поле, казавшееся из «колбочки» горизонтальным и одноцветным, вдруг откосом побежали вниз и пожелтело, как трава, выжженная солнцем. Но вблизи трава оказалась совсем не трава, а густая, зелено-желтая гладь океана, почти не колеблемого ветром, не мезозойского и не палеозойского и даже вообще не земного. Библ растерянно оглянулся. Капитан следовал за ним спокойно и неторопливо.
— Похоже на экваториальное море Проклы, — крикнул Библ, — такой же вонючий яичный кисель!
Капитан почему-то не ответил; сложив руку козырьком он всматривался в охряные бугорки, быстро перемещающиеся по яичной глади. «Туманки», — подумал Библ и сразу почувствовал противную слабость в ногах. «Туманки» на Прокле были самым страшным испытанием для космолетчиков. Уничтожить их было
