те полтора часа, что она пила чай и стояла в очереди за авансом. Серафима Семеновна на какое-то заковыристое замечание хранителя Бориса Витальевича тут же хорошо поставленным голосом ответила, что все время приходилось уходить с поста номер один возле лестницы, потому что невыносимые детки хулиганили в зале Ван Гога, а глаз на затылке у нее нету.
Начальник охраны давно уже отдал приказ закрыть все выходы и никого из Эрмитажа не выпускать. Оставалась слабая надежда, что картину еще не успели вынести. Ждали прибытия подкрепления из милиции, чтобы начать повальные обыски.
Пришел начальник отдела французской живописи Григорий Пантелеймонович Преображенский, поглядел на пустую раму и пожал плечами. Профессор Преображенский недавно вернулся из командировки с юга Франции, поэтому был веселый, загорелый и в прекрасном расположении духа.
– Ума не приложу, кому этот Жибер понадобился! – сокрушался он. – Это же не Сезанн и не Матисс, чтобы какой-нибудь сумасшедший коллекционер заказал их для себя в тайную коллекцию. Ну хоть бы Энгра украли, а так – средненький такой художник этот Жибер, кто на него польстился?
– Матисса украсть труднее, там народа больше, – авторитетно возразила Серафима Семеновна.
– Стало быть, вы думаете, что прибрали, так сказать, что плохо лежало, то есть висело? – с любопытством спросил профессор. – Но зачем? Ведь не продать же эту картину никому. – Он снова пожал плечами.
Начались обыски, которые продолжались несколько часов. Несчастных посетителей музея потрошили, как рыбу на заливное. Милиционеры были озлоблены и грубы, потому что им досталась вся первая волна возмущения. К вечеру незадачливые посетители Эрмитажа, в основном – экскурсанты из других городов, поминали нехорошими словами милицию, сотрудников Эрмитажа, которые не могут хорошенько следить за народным достоянием, художника Клода Жибера и вообще всех французских художников XIX века, а также проклинали тот день, когда им пришла в голову мысль поехать на каникулы в Санкт-Петербург.
Наконец обыски закончились, картину, естественно, не нашли.
Гоше Фиолетову снилось, что он сидит на лекции профессора Аристархова в Академии художеств и вдруг замечает, что пришел на занятия без штанов. Гоша прикрывает наготу портфелем, забивается в угол, косится по сторонам… Аудитория полна народа, вокруг много знакомых – кроме тех, кто действительно учился с ним в Академии, здесь был профессор Преображенский, его начальник по Эрмитажу, и Джек Шмыгун, и маленький страшный Муса… Кажется, никто не замечал Гошиного позора, только Муса хитро косился на него колючими глазками. Гоше казалось важным досидеть до конца лекции, до звонка… И вот наконец раздался этот долгожданный звонок. Он звонил, звонил и звонил, пока Гоша не проснулся.
Рядом на тумбочке звонил телефон. С трудом приподнявшись, Гоша дотянулся до аппарата, снял трубку.
– Ну ты даешь! – закричал ему в ухо смутно знакомый голос.
– Кто это? – с трудом разлепив губы, прохрипел Гоша.
Он все еще не мог окончательно проснуться.
– Кто-кто – конь в пальто! – веселился голос в трубке. – Ты что же, друзей по утрам не узнаешь? Опять, мерзавчик, вчера резвился? Ну, у тебя повод есть!
– Джек, ты, что ли? – Гоша наконец узнал Шмыгуна. Который хоть час?
– Да уже половина девятого. Все деловые люди уже на ногах.
Мне сегодня можно попозже. Чего ты звонишь-то?
Ну, ловкач, ты меня удивил! Я думал, ты это так ляпнул, перед девками хвост распустил. А ты – и правда решил это сделать! Учти – я в деле!
О чем ты говоришь?
Ну, Гошка, я понимаю – лишние люди здесь ни к чему, но без меня тебе не обойтись. Имей в виду, тут многие серьезные люди могут зашевелиться.
– Да о чем ты говоришь-то? – в полный голос закричал Фиолетов.
У него было такое впечатление, что он сходит с ума. Собеседник, кажется, не воспринимал его слов.
– Гошка, не перехитри самого себя. Я вчерашние газеты читал, радио слушал, новости смотрел, так что ты меня за дурака-то не держи. Ладно, ты прав, это разговор не телефонный, я к тебе приеду через час.
– Через два, – на всякий случай поправил Гоша и бросил трубку.
Встав под душ и понемногу сделав воду нестерпимо холодной, он наконец пришел в себя и понял, о чем говорил Шмыгун. Вчерашние газеты, радио, телевидение сообщали о краже картины из Эрмитажа. Клод Жибер, «Бассейн в гареме». И этот идиот Джек вообразил, что он, Гоша Фиолетов, причастен к этой краже! Сумасшедший дом! Как ему такое могло прийти в голову!
Гоша вспомнил баню с девочками и понял, как.
Чего он только не наболтал по пьяному делу! Ничего удивительного, что Джек сразу подумал о нем…
Растираясь жестким полотенцем и удовлетворенно покрякивая, он думал, что разубедить Шмыгуна будет непросто.
Наливая себе вторую чашку кофе, он вдруг понял, что разубеждать его не нужно. Из Эрмитажа украли картину. Судя по обстоятельствам кражи, украл ее случайный человек, преступление не было заранее обдумано: Клод Жибер – не тот художник, ради которого сознательно пошли бы на такой риск. Смотрительница случайно ушла из зала, картина была не на сигнализации, какой-то гастролер снял веревочку, вырезал картину – и был таков. Вокруг кражи создалась такая шумиха, что вор не решится эту картину продавать… А вот Джек сразу заинтересовался, и у него наверняка уже есть покупатель. А если есть покупатель – значит, должен быть и продавец. Это при социализме спрос опережал предложение, а у нас теперь – капитализм, и предложение уверенно опережает спрос. Продавец всегда найдется, а раз так – почему бы этим продавцом не стать ему, Гоше Фиолетову? Что, нет картины? Да он запросто найдет приличную копию, кому придет в голову проводить экспертизу? Ведь картина украдена прямо из Эрмитажа – какие еще нужны доказательства ее подлинности? Самое главное – он, Гоша, гораздо умнее и образованнее всей этой криминальной и полукриминальной новорусской публики, так неужели он не сможет перехитрить их и получить настоящие, большие деньги!
Мысль о больших деньгах подействовала на него, как допинг на спортсмена, и когда пришел Джек, план уже окончательно созрел.
– Здорово, Аль Капоне недорезанный! – завопил Джек с порога.
Гоша повертел пальцем у виска, тщательно запер дверь и повел гостя на кухню.
– Во-первых, – начал он, наливая Шмыгуну кофе, – ты долго думал, когда по телефону начал болтать?
– Ну извини, я ничего такого не сказал.
– А что если все наши телефоны теперь на прослушке? Ну ладно, это отдельный разговор. А во- вторых, если хочешь быть в деле, найди стоящего покупателя.
– Вот это – серьезная тема, – кивнул Джек, – значит, картина у тебя?
– Нет, у римского императора Октавиана Августа!
– Ну, парень, ты даешь! – Джек довольно хохотнул. – А картина-то стоящая? Сколько с покупателя запрашивать?
– Вот тут, Джек, начинается самое интересное, – негромко сказал Гоша, отодвигаясь от стола, – начинается то, за что я тебя действительно возьму в долю. Дело в том, что картина эта – не Бог весть что, третий сорт, – увидев, как Джек скисает, Гоша продолжил: – Настоящие ценности охраняют посерьезнее, к ним просто так не подберешься. Но мы должны убедить покупателя в том, что предлагаем ему шедевр…
– По-русски говори, – вставил Джек.
– Предлагаем настоящую, реальную дорогую вещь. Ну это не так уж трудно: ведь картина – прямо из Эрмитажа, там туфты не держат, это все знают. Нам теперь надо, чтобы кто-нибудь достаточно авторитетный заявил по телеку или еще где-нибудь, что эта мазня стоит, допустим, миллион баксов. Тогда у
